Фонарщик

— Могу себе представить. А труды покойного профессора Смитона?

Эвелина несколько смутилась и посмотрела на Канэвана как бы в поисках поддержки.

— Не думаю, что у мистера Старка повышенный интерес к таким предметам, — робко сказала она.

— Церковным?

Эвелина кивнула и принялась теребить манжеты.

— А у вас, Эвелина? — спросил Макнайт. — Могу я спросить, верите ли вы в Бога?

— Я верю в чистоту веры. — Говорила она через силу. — Но могу ли назвать себя верующей… уже не знаю.

Ей нелегко далось это признание, и Канэван сказал:

— Всегда трудно сохранять веру перед лицом испытаний.

Но Эвелина смущенно промолчала — казалось, она хотела что-то ответить, но боялась их обидеть. Макнайт продолжил:

— В вашем возрасте обычно, пускаясь в воды философии, задаваться вопросом о природе собственной веры. Могу я спросить: вы родились в Ирландии, Эвелина?

— Нет, в Эдинбурге.

— Ага. А у вас сохранились о городе какие-нибудь детские воспоминания?

— Только о сиротском приюте. Нам не разрешалось выходить.

— А о приюте? О чем вы думаете, когда я говорю о нем?

Она задумалась.

— Я думаю о туго перевязанном свертке.

— Свертке? Не клетке?

— В клетке можно дышать, — сказала Эвелина.

Затягиваясь, Макнайт пристально посмотрел на нее. Она была в чистеньком рабочем фланелевом платье, короткие волосы растрепались; вполне привлекательная девушка, решил он, только вот полукружия под глазами, такие резкие, что их можно принять за шрамы. Она все время сглатывала. Канэван заметил ее смущение и снова почувствовал необходимость что-то сказать.

— Вы не обязаны отвечать на наши вопросы, — заверил он ее. — Помните, в глазах закона у нас нет власти, и, уж конечно, это никакой не суд. Мы только хотим помочь, и вы можете выставить нас в любой момент.

Она с благодарностью посмотрела на ирландца:

— Но я хочу ответить на ваши вопросы. Я знаю — вы здесь, чтобы помочь. И потом, такое облегчение снять с себя этот груз; ведь остальные, кажется, не склонны мне верить.

— Полиция? — спросил Макнайт.

Она кивнула.

— Они считают, вы как-то замешаны в убийствах?

— Не знаю, — искренне сказала она и вздрогнула.

— Боюсь, в любом случае это лишь вопрос времени.

Эвелина явно встревожилась и рефлекторно перешла на декларативный тон:

— Но я им уже все объяснила. Я сказала им, кто убийца.

Макнайт был немало удивлен:

— О!

Губы у нее задрожали, а затем, как и в разговоре с инспектором Гроувсом, она, преодолевая воображаемый барьер, выдавила из себя признание:

— Это фонарщик.

Макнайт посмотрел на Канэвана.

— Фонарщик, — еще раз сказала она, боясь, что он не понял. — Человек, которого я видела во сне.

— Фонарщик, — повторил Макнайт и в замешательстве посмотрел на нее. — Это человек? — спросил он. — Или метафора?..

Но прежде чем она успела ответить, из соседней комнаты раздался стон, и Эвелина вроде даже покраснела.

— Мои стены, — извинилась она, — почти что занавески.

— А может, и ваши ответы почти что занавески? — спросил Макнайт, выпуская очередное облако дыма.

Она моргнула, не понимая, что он имеет в виду, а Канэван решил, что профессор удивительно невежлив.

— Извините… — начала она.

— Не стоит, — сказал Макнайт и тускло улыбнулся. — Но скажите… как долго вам уже снятся такие сны?

— Кошмары?

— Если это кошмары. Сны, в которых вы видите, как убивают людей.

— Только… только с недавних пор.

— Раньше вы не видели таких снов?

— Не помню. Может быть. Когда я была в Ирландии…

— Продолжайте.

— Я видела священника. Видела, как его убили возле собора в Дублине.

— Вы слышали впоследствии, что какой-либо священник был убит при подобных обстоятельствах?

— Нет, но у меня почти не было доступа к таким новостям. К любым новостям.

— Вы жили потом в другом сиротском приюте?

— Я жила на птичьей ферме со своей семьей.

— Вашей приемной семьей?

— Со своей семьей, — повторила она, как будто не понимая разницы.

— Вы переехали на ферму прямо из эдинбургского приюта?

— Кажется, да.

— Значит, ваша семья забрала вас из приюта.

Она стушевалась и побледнела.

— Я не помню.

Канэвану снова показалось, что манера Макнайта неприятно напоминает допрос, и он решил вмешаться.

— Убийство этого священника, Эвелина, — спросил он как можно бережнее, — в нем тоже виноват фонарщик?

Она беспомощно посмотрела на него:

— Честно говоря, не помню. Воспоминания так…

— Обрывочны?

Она закивала.

Опять страстные стоны из соседней комнаты. Она повысила голос, как бы отвлекая своих гостей.

— Это трудно объяснить, — сказала она. — И полиция решила, что я выдумываю эти сны. Но я не выдумываю их. — Она снова посмотрела на Канэвана в поисках поддержки. — Вы верите мне? Хотя бы вы мне верите?

— Мы вам верим, — ответил Канэван.

Было заметно, что ей стало легче.

— Я боялась спать, боялась увидеть очередной сон. Я чувствую… меня разрывает на части. Что я в каком-то смысле виновата.

— Вы не должны чувствовать себя виноватой, — сказал Канэван. — Это всего лишь сны.

Она посмотрела на Макнайта, чтобы получить подтверждение, но тот вместо этого пустился в рассуждения: