Фонд

Он ушел, и через две минуты, может, чуть больше, решетку убрали, и голос сверху возвестил о том, что все вернулось к норме. Наконец-то свободная, толпа зашумела.

Аркадия сказала:

— Как… как…

Папа ответил:

— Шш-ш. Не говорите слова. Давайте лучше пойдем на корабль. Он скоро должен быть у стоянки.

Они были на корабле. У них была отдельная каюта и столик в столовой. Уже два световых года отделяли их от Калгана, и Аркадия, наконец, снова решилась завести разговор на эту тему.

Она сказала:

— Но они пришли за мной, господин Палвер, и у них должно было быть мое описание во всех деталях. Почему он позволил мне уйти?

И Папа широко улыбнулся, разрезая ростбиф.

— Ну, Аркадия, дитя мое, это было легко. Когда бы ты имела дело с агентами и покупателями и с конкурирующими кооперативами, ты бы научилась некоторым хитростям. Мне пришлось двадцать лет или больше обучаться им. Понимаешь, детка, когда лейтенант открыл твои документы, он обнаружил там сложенную кредитку в пятьсот калганидов. Просто, правда?

— Я вам отдам… Честно, у меня много денег.

— Ну! — Папино широкое лицо расплылось в смущенной улыбке, и он отмахнулся. — Для землячки…

Аркадия не стала настаивать.

— А если бы он взял деньги и все равно сдал бы меня властям? И обвинил во взяточничестве?

— И упустил бы пять сотен? Я знаю этих людей лучше, девочка.

Но Аркадия знала, что он не знал людей лучше. Не этих людей. Вечером, в постели, она тщательно все обдумала, и поняла, что никакая взятка не остановила бы полицейского лейтенанта в ее задержании, если бы это не было запланировано. Они не хотели поймать ее, хотя, тем не менее, каждое движение было сделано для этого.

Почему? Чтобы убедиться в ее отъезде? И на Трантор? Или бестолковая и отзывчивая пара, с которой она сейчас оказалась, только инструмент в руках Второго Фонда, такой же беспомощный, как и она сама?

Наверняка.

Или нет?

Все это было абсолютно бесполезно. Как она может бороться с ними! Что бы она ни делала, будет выходить только так, как хотят эти ужасные всемогущие люди.

И все-таки она должна перехитрить их. Должна! Должна! Должна!

16. Начало войны

По причине или причинам, неизвестным людям Галактики в описываемую нами эпоху, Интергалактическое Стандартное Время определяет своей основной единицей измерения секунду как время, за которое свет перемещается на 299, 776 километров. 86, 400 секунд произвольно установлены как равные одному Интергалактическому Стандартному Дню, а 365 этих дней составляют один Интергалактический Стандартный Год.

Почему 299, 776?.. Или 86, 400?.. Или 365?…

Традиция, скажет историк, считая этот вопрос решенным. Потому что существует определенные и разнообразные таинственные числовые взаимоотношения, говорят мистики, оккультисты, нумерологи, метафизики. Потому что планета-прародина человечества имела определенные естественные периоды вращения и обращения, которые дали начало этим взаимоотношениям, говорят немногие.

Вряд ли кто-то знал точно.

Тем не менее, дата, когда корабль Фонда «Хобер Мэллоу» встретил калганийскую эскадру, ведомую «Бесстрашным», и после отказа разрешить поисковой группе подняться на борт, был разнесен в тлеющие обломки, была 185, 11692 Г. Э. То есть, это был 185-й день 11 692 года Галактической Эры со дня вступления на престол первого Императора традиционной Кэмблской династии. Это также был 185, 419 Р. С. — от рождения Селдона, или 185, 348 Г. Ф. — со дня создания Фонда. На Калгане это был 185, 56 П. Г. — со дня установления Мулом Первого Гражданства. Конечно, в каждом случае, для удобства, год был так приспособлен, чтобы передавать тот же самый день, невзирая на фактическую дату начала эры.

И вдобавок, для всех миллионов миров Галактики существовали миллионы местных систем летоисчисления, основанных на движениях их собственных священных планетарных светил.

Но какую дату ни выбери: 185, 11692-419-348-56 или еще какую-нибудь — это был тот день, который историки позже указывали, говоря о начале Стеттинской войны.

Однако для доктора Дарелла никакая из дат не имела значения. А просто — и совершенно точно — тридцать второй день с тех пор, как Аркадия покинула Терминус.

Чего стоило Дареллу сохранять бесстрастность все эти дни, не было известно никому.

Но Элветт Семик думал, что догадывается. Он был стар и любил говорить, что его нервные оболочки обызвестились там, где мыслительные процессы стали негибкими и неуклюжими. Он сам вызывал и почти приветствовал всеобщую недооценку его умирающих способностей, первым смеясь над этим. Но его глаза не стали видеть хуже оттого, что выцвели, а его ум не стал менее опытным и мудрым, утратив живость.

Он только скривил свои сжатые губы и спросил:

— Почему ты что-нибудь не предпримешь?

Звук был для Дарелла словно физический удар, от которого он содрогнулся. Он хрипло сказал:

— Где мы остановились?

Серьезными глазами Семик смотрел на него.

— Ты лучше сделай что-нибудь для девочки. — Во рту, вопросительно приоткрытом, виднелись редкие, желтые зубы.

Но Дарелл холодно ответил: