Фонд последней надежды

И всё, наконец, решится.

Вот четвёртый! Ася постучалась. Никто не открывает. Неужели домой свалил? Блин, а Майрушка говорила, он здесь ночует…

Куда же пойти?

А, собственно, чего тут думать? Надо снять номер на ночь, уж наверное координатору «Ласт хоуп» здесь не откажут. А утром…

В этот момент дверь четвёртого номера мягко распахнулась.

Ася вгляделась в темень за порогом:

— Олег? Это ты?

И, не дожидаясь ответа, шагнула внутрь.

Олег проснулся ровно в два ночи на полу стариковского номера (Ростислав Андреевич уступил ему пододеяльник и свой походный плед). То, что было именно два, он понял, случайно мазнув взглядом по светящемуся циферблату часов.

Но это всё было не главное. Главным было то, что Олег не мог дышать.

Когда он был маленьким мальчиком, кто-то в детском саду рассказал ему глупый анекдот: шёл по лесу ёжик, шёл-шёл, а потом забыл, как дышать, и умер.

Олег одной рукой схватился за горло, другой дёрнул стариково одеяло, свисающее с кровати… Ростислав во сне нежно шлёпнул губами и перевернулся на другой бок.

…Перед глазами вспыхнули две ракетницы… Невыносимая боль ввинчивалась в уши, вбивала рёбра в лёгкие, выдавливала глазные яблоки… Ма… Ма…

Олег извернулся, забился на полу, как рыбина…

Проснулся старик, испуганно заблеял, невраз вскочил. Находчиво плеснул Олегу в лицо водой из стакана с протезами. Аккуратно слепленные дойчланд-челюсти покатились под кровать.

А-а… Клапаны открылись, и долгожданный воздух раскалённым ножом пронзил дыхательные пути.

Олег кашлял, кашлял, кашлял…

— Ш-што… Што такое… — прошамкал Ростислав, дрожащими руками надевая очки.

— Не знаю… — прохрипел Олег, — Что-то с горлом…

Пока старик, по-кошачьи зевая и распространяя вокруг себя удушливые волны валерианового аромата, вновь укладывался опять, Олег долго пил воду в ванной, потом просто сидел на бортике, время от времени поглядывая в зеркало.

Всё было в порядке.

Наверное, мышечный спазм.

Чепуха.

Он вернулся в комнату, снова лёг.

Вдруг в тишине коридора раздались чьи-то неспешные шаги.

Сердечный ритм дал перебои.

Постоялец какой-нибудь возвращается. Только и всего.

Сердце захлебнулось. Паника залила уши. Олег вцепился скрюченными пальцами в пододеяльник, замер, вслушиваясь.

Шаги приблизились. Пауза (сердце нервно вякнуло трижды). Тихий стук.

Материя пододеяльника тревожно трещит. Горячий пузырь раздувается в груди.

Мама!!

Но это…

Это же в соседнюю дверь!

Волна облегчения. Мышцы расслабляются. Паника отступает. Пододеяльник в безопасности.

Кажется, я обмочился.

Тьфу ты…

В ту же секунду он слышит из коридора:

— Олег! Ты здесь?

И почти сразу — хлопанье двери проклятого четвёртого номера.

Ася входит.

Комната вспыхивает пронзительным светом газовой сварки.

С потолка льётся какая-то красная жижа. Пахнет бойней. Окно распахнуто, в проёме важно колышутся кружева занавесок. Сияющий паркет, пузатый секретер, какие-то пуфики и козетки.

Чуточку вспученные обои с буколическими сценками: пастухи в фигурно изогнутых шляпах играют на толстых свирелях, их подруги в кринолинах гоняют посохами розовых, с бантиками, овечек. В ядовито-изумрудной траве таятся невероятных размеров кузнечики, муравьи и бабочки.

На полу перед кроватью с бархатным балдахином — женское тело. Неподвижное. Кровь уже свернулась. Бледное вывернутое горло, кровавые пузыри. Тонкие руки в багровых каплях. Заляпанный алыми кляксами шёлк пеньюара.

В застывшем воздухе вьётся белёсая морось. Снега становится больше, в комнате поднимается настоящая метель.

Ася смотрит на носки своих сапог, которые на глазах погружаются в мутную жижу из снега и грязи. Паркетный пол быстро затягивается лужами, вода поднимается, всё начинает плыть, дрожать, качаться на волнах. Жижа поднимается до щиколоток.

Ася не в силах двинуться. Лёд сковывает тело.

Пуфы и козетки кверху ножками дрейфуют по тёмной воде к окну. Занавески продолжают неспешно колыхаться. Бесшумно обваливается балдахин и резво плывёт к водовороту у секретера. Трубочками сворачиваются обои — кузнечики, муравьи жуки, стрекоча и шипя, спрыгивают со стен и плывут, поблёскивая матовыми спинами, к окну. Траурные бабочки «Мёртвая голова» порхают в снежной пелене.

Вода доходит до бёдер.

Труп женщины медленно поднимается. Как гигантская марионетка, мертвяк движется к Асе. Глаза закрыты, но неплотно, белые полоски белков просвечивают под ресницами. Лицо тонкое, горбоносое, сросшиеся брови, гладкая причёска. Влажно сверкают ленты кишок, текущие из вскрытого живота.

Ася парализована, она не может даже крикнуть. И двинуться. Она только смотрит. Жгучие слёзы заволакивают глаза, Ася рефлекторно моргает и видит перед собой вместо трупа в белом пеньюаре золочёную статую пастушки с отбитыми, как у Венеры Милосской, руками.

Вода поднимается уже до пояса. Секретер с треском роняет полированную крышку-пасть. Из его чрева выплывает флотилия бумажных сокровищ — дневники, книги, тетрадки, листочки, клочки, черновики.