Фонвизин

Исследователи творчества Фонвизина обращали внимание, что в предварительном, созданном в 1779 году варианте «Недоросля» в роли учителя-иностранца выступал не немецкий, а французский кучер, и о причинах последовавшей затем метаморфозы мы можем лишь догадываться. В «Выборе гувернера» эта роль вновь отдается обычному в таких случаях французу, и никаких «политических» оснований изменять национальность иностранного пройдохи у Фонвизина не находится. Больше того, в новой комедии национальная принадлежность гувернера (и французская тема вообще) становится важной как никогда. Ведь к моменту создания пьесы в самой Франции происходили очень необычные и в фонвизинской комедии ставшие предметом специального обсуждения события. В стране, которую так любил бригадирский сын Иванушка, которую так почитали князья Слабоумовы и которую так недолюбливал сам Фонвизин, вспыхнула революция. В присутствии по своему обыкновению ничего не понимающего князя проекатеринински настроенный Нельстецов разъясняет совершенно с ним согласному Сеуму, что не существует законов, способных осчастливить «каждого частного человека», что «для блага целого государства» часть «подданных» должна непременно чем-нибудь пожертвовать и «следственно, равенство состояний», которого пытаются достичь устроившие невиданные «замешательства» французы, «и быть не может». Руководимые давно нелюбимыми Фонвизиным «ложными философами», «они, желая отвратить злоупотребление власти, стараются истребить тот образ правления, коим Франция всей своей славы достигла», но, как снова и снова повторяет убежденный в своей правоте Нельстецов, никогда не смогут воплотить в жизнь свою любимую идею всеобщего равенства. Примечательно, что рассуждения о французском равенстве встречаются у Фонвизина и раньше, в его письмах о Франции. В послании Петру Панину из Ахена (18/29 сентября 1778 года) он пишет вслед за Ш. П. Дюкло: «Пока может, утопает он (француз. — М. Л.)в презрительных забавах, и сей род жизни делает все состояния так равными, что последний повеса живет в приятельской связи с знатнейшею особою. Равенство есть благо, когда оно, как в Англии, основано на духе правления, но во Франции равенство есть зло, потому что происходит оно от развращения нравов». Ясно, что речь здесь идет совсем о другом равенстве, нежели в революционной Франции, но в обоих случаях Фонвизин воспринимает его как несомненное зло.

Выслушав рассуждения разумного приятеля относительно законодательства вообще и «нынешнего законодательства французского» в частности, Сеум задается вопросом: что же в таком случае «остается делать законодателю»? Совершенно естественно, что давно сформировавший свое мнение на этот счет Нельстедов отвечает тотчас и не задумываясь: мудрому законодателю «остается расчислить так, чтоб число жертвуемых соразмерно было числу тех, для благополучия коих жертвуется». При этом, продолжает Нельстецов, настоящий правитель должен быть не просто «великим исчислителем», но «великим исчислителем» бесконечно мудрым: ведь «в математике от одной известности идут к другой, так сказать, машинально, и математик имеет пред собою все откровения предшественников своих, ему надобно иметь только терпение и уметь ими пользоваться; но политика прежние откровения не поведут верною дорогою. Математик исчисляет числа, политик страсти; словом, ум политический есть и должен быть несравненно больше и гораздо реже встречается, нежели математический».

Разумеется, государственные деятели, обладающие умом политическим, встречаются и сейчас, и оба собеседника, Нельстецов и Сеум, благодарят судьбу за то, что имеют счастье жить в стране, находящейся в управлении как раз такого законодателя. Исполнив свои «партии», друзья-единомышленники растолковывают супругам Слабоумовым, что, попав в революционную Францию, их сын тотчас перестанет быть князем, а поехав туда «лет через десяток», окажется неизвестно в какой стране (если, конечно, «господа французы колобродить не скоро перестанут»). Их рассуждения производят желаемое действие, и перепуганная княгиня отказывается от своего давнего намерения отправить ребенка за границу. Князь же во время всего разговора пребывает в своем привычном оцепенении и лишь после специального объяснения начинает понимать, что в современной Франции «уже князей нет».