Фонвизин

Фонвизинское сочинение представляет собой попытку восхищенного свидетеля беспорочного «жития» Никиты Панина восстановить попранную справедливость и, как совершенно обоснованно полагает один из исследователей, внушить читателю почтение к одному из величайших и незаслуженно изгнанных героев последних царствований. Рассказывая о жизни прославленного и много претерпевшего вельможи, Фонвизин учитывает многочисленные, древние и новые, образцы: «сравнительные жизнеописания» Плутарха и сочинения современных авторов, созданные по их примеру, издававшиеся в России жизнеописания европейских полководцев, и, вне всякого сомнения, жития святых. Воспитанному в патриархальной московской семье Фонвизину сочинения этого жанра были хорошо знакомы и понятны; кажется, некоторые фрагменты панинского «некролога» так или иначе соотносятся с памятниками древнерусской агиографии. Если в житии содержатся сведения о благочестивых и праведных родителях святого, то Фонвизин перечисляет достоинства и заслуги благородного отца братьев Паниных; если в житии историю «боголюбивого мужа» может рассказывать не названный по имени «самовидец», то в одной ненапечатанной при жизни Фонвизина рукописи жизнеописания упоминается некий приближенный к Панину человек, который «был неотлучно при своем благодетеле до последней минуты его жизни и, сохраняя к нему непоколебимую преданность и верность, удостоен был всегда полной его во всем доверенности», иначе говоря, сам Фонвизин.

Наконец, само название этого сочинения отсылает читателя к популярнейшему жанру литературы Древней Руси. Правда, по господствовавшему долгое время мнению, свой панегирик Фонвизин опубликовал и сочинил на французском языке, в качестве места издания указав Лондон и сохранив анонимность. Слово «житие» встречается в названии русского перевода, напечатанного в 1786 году в журнале «Зеркало света» и, как уверяет П. А. Вяземский, выполненного не имеющим представления о том, кто является автором этой французской брошюры, Иваном Ивановичем Дмитриевым, — «Сокращенное житие графа Никиты Ивановича Панина». Русский поэт и переводчик сразу уловил, к какому жанру относится переведенное им французское сочинение, и счел уместным обратить на это внимание читателей.

Если сведения хорошо осведомленного Вяземского верны, то, несмотря на очевидную связь этого произведения с древнерусской литературной традицией, сам автор выдает его за сочинение иностранца и, таким образом, вводит свой текст в ряд многочисленных европейских биографий знаменитых россиян: Петра Великого, Екатерины I, Елизаветы Петровны, Меншикова или фельдмаршала Миниха. По словам того же Вяземского, Фонвизин читал свой французский текст некоему приятелю, который, обнаружив «неверность в какой-то подробности», незамедлительно объявил об этом автору. Тот ошибку признал, но объяснил, что сделал ее сознательно, поскольку намеревался убедить отечественного читателя, будто бы автором «Жития графа Никиты Ивановича Панина» является не слишком информированный европейский поклонник великого гражданина России. Ведь, как следует из сочинения Фонвизина, «всеобщее сожаление сограждан и чужестранных ясно доказало, что кончина Графа Никиты Ивановича Панина есть потеря не токмо для России, но и для самого человечества». Выходит, Фонвизин создает панегирик, сильно напоминающий житие нового российского святого, и выдает себя за некоего иностранца.

Но можно ли с уверенностью утверждать, что Фонвизин выступает здесь в роли мистификатора? Действительно ли он намеревался похвалить великого Панина от лица его восторженного европейского поклонника? Существует точка зрения, согласно которой биографию графа Панина Фонвизин составил все-таки на русском языке, и именно этот вариант был напечатан в собрании сочинений писателя, изданном в 1830 году двоюродным братом Дмитриева Платоном Бекетовым. Племянник Панина и хороший знакомый Фонвизина Александр Борисович Куракин перевел этот текст на французский, а Дмитриев, не знакомый с фонвизинским оригиналом, — снова на русский. Если эта теория верна, нам остается признать, что Вяземский допустил ошибку, исходный «житийный» текст был русским, а французский — всего лишь его переводом. Правда, как бы ни складывалась история этого текста, принадлежность его первоначального, русского или французского, варианта перу Фонвизина сомнений не вызывала и не вызывает.