Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в.

Очень интересна у Зимина и характеристика местничества, порядка назначения на должности. Разбирая имеющиеся известия источников (местнические «памяти», разряды, родословцы, летописи, местнические дела и др.), он приходит к выводу, что следы существования местничества во второй половине XV—первой трети XVI в. весьма незначительны. Причем сначала оно носило служилый, а не родовой характер: старомосковские бояре не могли равняться в знатности с княжатами, поэтому они «считались» между собой службами, так как их происхождение не давало оснований для более «высокого места» одного рода сравнительно с другим. Только со вхождением служилых княжат в Думу в годы «боярского правления» представители старомосковского боярства начали с ними «считаться местами», так как те и другие сравнялись по своему положению.

Очень важны наблюдения Александра Александровича относительно практической деятельности Боярской думы, которая играла наряду с великим князем большую роль в осуществлении законодательных, судебных, военно-административных функций центральной власти. Но она, как показывает автор, редко заседала в полном составе (члены Думы служили наместниками, исполняли дипломатические и иные поручения, попадали в опалу и т. д.). В ее работе, помимо собственно бояр, участвовали окольничие, члены дворцовой администрации. Многие дела великий князь поручал «боярским комиссиям», в которые, помимо одного или нескольких бояр, входили дворецкие, казначеи и прочие представители дворцового ведомства, дьяки, наконец, лица, которым только на время (например, в ходе посольских переговоров) присваивали («сказывали») чин боярина. В конечном счете положение чинов Думы, их роль в формировании и проведении политики зависели от воли великого князя. Только в малолетство Ивана IV Боярская дума стала играть решающую роль во всех делах. Но и это, как известно, продолжалось недолго.

По своим общеисторическим выводам публикуемая книга Зимина близка к его же «Опричнине Ивана Грозного» и другим работам, в которых он пересматривает традиционные тезисы о завершении создания в России в XVI в. централизованного государства, показывает, что главная линия его внутреннего развития пролегала не по пути противоборства «боярства и дворянства» (а на дворянство опиралась-де великокняжеская, царская власть в борьбе с княжеско-боярской аристократией), а в борьбе с пережитками, остатками удельной старины, децентрализации. И в этом, как он пишет в публикуемом исследовании, крепнущее российское самодержавие находило опору среди прочих социальных сил, и в старомосковском боярстве, и в служилых княжатах, которые постепенно и неуклонно подчинялись власти московских государей. Так историко-генеалогическое исследование, биографический справочник превращаются в фундаментальный труд с важными, во многом новыми наблюдениями и выводами общеисторического характера.

Зимин всю жизнь не покладая рук собирал знания, факты по истории России, обрабатывая их, занимаясь историописанием, создавая портреты исторических деятелей и целых эпох, он всегда оставался глубоким исследователем, тонким аналитиком, чутким на новые, неожиданные оттенки в сообщениях источников, их ошибки, противоречия, недоговоренности.

Творческий, исследовательский дар, присущий Александру Александровичу, раскрывается в его книгах и статьях, он передал его своим ученикам, последователям, ибо был убежден, что наука истории никогда не остановится в своем движении, пока жив род человеческий. За несколько дней до кончины, когда многочисленные ученики собрались у него в доме, они по его просьбе рассказывали о своем пути в науку. И он, знавший, что конец его жизни недалек, был искренне счастлив, сознавая, что молодые и не очень молодые ученые, его последователи, продолжают его дело сейчас и продолжат в будущем.

. . . Сорок лет тому назад в нашу небольшую студенческую аудиторию в утренний час семинарских занятий на втором курсе Московского государственного историко-архивного института вошел невысокий, худощавый, молодой (теперь я это понимаю!) человек, с бородой. И в первое, и в последующие занятия речь шла о старинных актах, клаузулах, а за ними, как мы быстро поняли со слов А. А. Зимина, стояли реальные люди — крестьяне с их болью и нищетой, бояре, князья с их привилегиями и богатством. Тесные стены комнаты в сознании моем раздвигались вширь, возникала обширная панорама жизни русского народа в далеком прошлом, и все это — по воле волшебника, чародея, который казался мне, тогда юноше 18—19 лет, мудрым и всеведущим старцем. А «старцу» в ту пору было 27 лет! Он выглядел в моих глазах, и, думаю, не только в моих, олицетворением науки истории, научного знания, исследовательского поиска. Завораживали его тонкое, одухотворенное лицо и глаза, пытливые, углубленные в свой внутренний мир видений и образов, то серьезные, то вдруг веселые, насмешливые. Лицо и глаза Ученого.