Формирование средневековой философии. Латинская патристика

Согласно Иларию, «не существует ничего, что в своей субстанции и в своем творении было бы бестелесным; и все, будь оно на небе или на земле, будь оно видимое или невидимое, есть оформленные стихии (еіешепіа іогшаіа)» (Іп Маі;. 5). Существуют только тела и их качества, свойства и функции (диаІіШез, ргоргіеіаіез, сопсІШопез). Среди всех свойств любой вещи имеются преходящие и привходящие свойства — акциденции (ассійепйа) и свойства, неотъемлемые от вещи, относящиеся к ее сущности, которые называются способностями или силами (ѵігіиіез) (Іп Рз. 53). Совокупность всех атрибутивных, неотделимых свойств, относящихся к одному и тому же материальному субстрату (таіегіа огі^іпаііз) и связанных между собой в неразрывное единство, составляет «природу» (паіига) вещи. Впрочем, Иларий обозначает то же самое и другими терминами, такими, как «сущность», «род», «субстанция». Все эти термины выражают, по его мнению, лишь различные аспекты само бытности вещи: термин «сущность» (еззепііа) выражает стабильность бытия (от еззе); «субстанция» (зиЬзіапІіа) — самодостаточность этого бытия (зиЬзізІіІ іп зезе); «род, или природа» (^епиз зіѵе паіига)—своеобразие этого бытия[116]. Все принадлежащие вещи внутренние силы и способности, вместе взятые, составляют ее «мощь» (роіезіаз), которая вовне выражается в «действии» (орегаііо). Через действие раскрывается сущность, или природа, вещи фе Тг. IX).

Таким образом, в руках Илария неоплатоническая по происхождению восточная тринитарная терминология обретает латинские эквиваленты. Триада зиЬзІапііа — роіезіаз — орегаііо есть латинский эквивалент неоплатонической триады оизіа — йупашіз — епег^еіа, использованной, как известно, каппадокийцами. Однако заимствования Илария из восточных систем не идут, как правило, дальше терминологических. Он все же остается западноримским мыслителем. Он далек и от умозрительных тонкостей восточной теологии. В частности, он не придает такого значения, как, например, каппадокийцы, различию между понятиями «сущность» (оизіа — еззепІіа) и «ипостась» (Ьурозіазіз — зиЬзІапііа), что могло повлиять на аналогичную позицию Августина. Вместо греческой формулы «одна сущность в трех ипостасях» он ориентируется скорее на ставшую затем на Западе базисной формулу: «одна природа (сущность) в трех видах (зресіез) или лицах (регзопае)».

Иларий стремится к примирению «гомоусианского» (ортодоксального) и «гомоюсианского» (одна из ветвей арианства) исповеданий, указывая на то, что нельзя говорить о субстанциальном подобии '[зітіШдісіо) предметов, не подразумевая в то же время их равенства (аедиаіііаз) в смысле принадлежности к одному и тому же роду. Вместе с тем он различает субстанциальное подобие от подобия феноменального, внешнего, акцидентального, которое может не иметь под собой единства субстанции (Бе 8уп. 72—76).

Представляют интерес взгляды Илария на пространство и время, которые рассматриваются им как производные от вещей, функциональные. Без вещей не существует ни пространства, ни времени. Они не субстанциальны и являются скорее измерениями или «обозначениями» изменений и движений, происходящих в самих вещах. При этом пространство и время суть характеристики именно изменяющихся и множественных вещей. Поэтому неизменный и единый бог вне пространства и времени. Если пространство и время всецело зависят от хода вещей, то сами вещи в своей субстанции от них не зависят. Таким образом, пространство и время служат как бы эпифеноменами вещей (Бе Тг. XII 16—27).

В учении Илария о познании преобладает стоический реализм, а именно идея, что познание есть «схватывание» (каіаібрзіз) умом самой сущности предмета. Через действия вещей (орегайо) раскрывается их сущность. Непосредственно человек через свои чувства (зепзиз) воспринимает именно действия, на основании которых он заключает о действующих силах (ѵігіиіез). Соединяя в мысли о предмете полученные представления о его силах, или способностях, он постигает его природу (паіига), или сущность (еззепііа). В проявленных силах выражается вся природа вещи, не оставляя ничего недоступного познанию (ІЬій. V 7).

Иларий разделяет и стоические идеи о языке. Все предметные'наименования классифицируются им на «имена природные» (пошіпа паіигаііа), «имена произвольные» (со^потіпа) и «местоимения» (ргопотіпа). Природные имена являются собственными именами вещей и выражают их сущность. «Сила наименований есть в то же время наименование силы» (ІЪігі. V 5). Поэтому познание и обучение должны состоять в раскрытии природной силы имен. Такого рода лингвистический «реализм» ориентировал Илария на уважительное отношение к тексту Писания и закрывал дорогу к слишком отвлеченной экзегезе.