Формируя память

Именно в постсоветское время наблюдается большой всплеск интереса к воспоминаниям блокадников, то есть к их живой памяти, к тому, что долгое время эта память хранила и не могла высказать. Воспоминания блокадников все чаще и чаще печатают в газетах, в сборниках. Обращение к их памяти стало наглядным свидетельством наличия разрыва между сложившимся дискурсом и памятью свидетелей. «Устная история подставляет общественности зеркало, в которое бывает страшно заглянуть. А дискурсивная потребность в таком зеркале возникает в тот момент социальной истории, когда резко возрастает необходимость выровнять баланс между искаженной версией официальной истории и коллективным или групповым опытом переживания этой истории» (Мещеркина 2003:351).

К сожалению, цель обращения к этой памяти — не всегда исключительно «терапевтическая». Память о блокаде активно используется как орудие в нынешней политической борьбе, к которой непосредственное отношение имеют и современные журналисты. Иногда память о блокаде используется ими как аргумент для критики прежнего тоталитарного режима — трагическая судьба ленинградцев в блокадные дни ставится в вину сталинской власти, не сделавшей возможного для того, чтобы этого не случилось, и эта критика доводится иногда до утверждения о сознательном желании Сталина погубить Ленинград. В таких случаях в воспоминаниях блокадников журналисты ищут чаще всего наиболее «горячие» факты. Сотрудники телекомпании НТВ-Петербург, приехавшие снимать репортаж о проекте Европейского университета «Блокада Ленинграда в индивидуальной и коллективной памяти жителей города», прежде всего захотели снять рассказ блокадницы о публичных казнях немецких военачальников, происходивших после войны в Ленинграде.

Иногда журналисты обращаются к блокадной памяти с целью критики нынешней власти — тогда в центре их внимания оказывается образ обездоленного блокадника, и акцент делается на сегодняшнем материальном положении тех, кому пришлось пережить столько трагического (см. например: Ничье старичье 2001).

В эпоху, начавшуюся приблизительно с 1962 года, когда тема трагического вошла в блокадный дискурс, интерес к живой памяти свидетелей тоже был достаточно велик. Издавались сборники воспоминаний, «Блокадная книга» была написана на основе как дневников, так и устных свидетельств, записей разговоров Д. Гранина и А. Адамовича с блокадниками. Значительная часть разрыва была преодолена еще тогда, когда власть позволила частично «выпустить пар», но напряжение еще оставалось — в какой-то мере оно не ушло и с исчезновением цензурных запретов и табуированных тем. Люди, которые получили сейчас возможность рассказать о том, что помнили, но раньше не могли описать открыто, возможно, преодолели разрыв между памятью о своем опыте и официальной версией истории блокады. Но открытым остается вопрос: есть ли сейчас в официальном дискурсе место воспоминаниям тех блокадников, чей опыт не описывается в рамках истории блокады как исключительно героической борьбы?