Формула памяти

В тот самый момент, когда Архипов беседовал со странным стариком в чесучовом костюме, Анатолий Борисович Перфильев переступил порог кабинета Якова Прокофьевича Зеленина, заведующего отделом городского комитета партии.

Перфильев помнил Зеленина еще по университету. Они занимались тогда в лыжной секции, в спортклубе, и это их давнее, хотя и не очень близкое знакомство накладывало свой отпечаток на их нынешние отношения. Впрочем, теперь отношения эти носили совершенно официальный характер, и обращались Перфильев и Зеленин друг к другу на «вы», по имени-отчеству, и, обсуждая институтские дела или же встречаясь на различного рода конференциях и заседаниях, они никогда ни словом не касались своего общего университетского прошлого, словно его и не было вовсе, словно они условились однажды не вспоминать о нем. И, глядя на них со стороны, никто бы не догадался, что когда-то они вместе бегали лыжные кроссы, вместе работали на студенческой стройке и даже жили некоторое время в одной палатке. И все же всякий раз, встречаясь с Зелениным, Перфильев улавливал в самой глубине его глаз то особое выражение расположенности, интереса и веселой симпатии, с каким смотрят друг на друга лишь давние товарищи, не утратившие памяти о студенческом братстве. Как-никак, а у них не было необходимости оценивающе приглядываться друг к другу. Они обладали умением понимать один другого с полуслова, с полунамека, по выражению лица, по улыбке — между ними, помимо официального, служебного разговора, как бы завязывался еще один — неуловимый, неслышимый для посторонних. Как будто возникало между ними особое поле взаимного притяжения и доверия, истоки которого скрывались еще там, в университетских днях. Так, во всяком случае, казалось Перфильеву. Такое было у него ощущение.

— Мне бы хотелось, Анатолий Борисович, — сказал Зеленин, усаживая Перфильева в глубокое кожаное кресло и сам садясь не за письменный стол, а тут же, рядом, в такое же кресло и этим как бы подчеркивая доверительность предстоящего разговора. — Мне бы хотелось, Анатолий Борисович, услышать ваше мнение о том, как сегодня обстоят дела в вашем институте…

Что ж, это было именно то, на что рассчитывал, к чему готовился Перфильев. И теперь многое зависело от того, как сумеет он использовать этот момент. Но странное дело — он не ощущал сейчас внутреннего вдохновения, той скрытой горячности, с которой еще так недавно говорил об Архипове, об институтских делах в кругу своих товарищей, у себя дома. Что-то мешало ему сейчас. Беззащитность Архипова? Неведение его о том, что происходило, что могло произойти сейчас в этом кабинете? Но ведь это ерунда, ложь — какая там беззащитность! Если Архипов захочет, он так сумеет защитить себя, что только пух и перья посыплются от противников. Но вот захочет ли?.. Что-то подобное непротивлению угадывал последнее время Перфильев в Иване Дмитриевиче, какое-то глубокое спокойствие… Усталость? Безразличие? Что это было?..

— Меня интересует именно ваше мнение, Анатолий Борисович, — продолжал Зеленин. — Я не стану скрывать от вас: за последнее время к нам поступили тревожные сигналы…

— Что же это за сигналы, если не секрет? — спросил Перфильев, и едва заметная усмешка тронула его губы.

— Нет, почему же секрет? Не секрет. В основном, они касаются только одного человека…

— Архипова?

— Да, Архипова.

— И чем же их не устраивает Иван Дмитриевич?

— Мы, кажется, поменялись с вами ролями, Анатолий Борисович, — засмеялся Зеленин. — Но хорошо, я отвечу. Факты приводятся разные. Ну вот хотя бы такой, он вам, как заместителю Архипова, должен быть хорошо известен. Это история, связанная с Фейгиной. Автор письма утверждает, что, будучи хорошо осведомленным о настроениях Фейгиной, зная ее неустойчивость, Архипов вполне сознательно, намеренно поддерживал ее, всячески продвигал и опекал. Что вы скажете, Анатолий Борисович, по этому поводу?..

— Что я скажу по этому поводу? — повторил Перфильев. — Ничего, кроме того, что подобную вещь мог написать только непорядочный человек. То, что произошло с Фейгиной, личное горе Архипова, его беда, и если уж винить кого за эту историю, то всех нас. Сводить же таким образом счеты с Архиповым — недостойно. Это моя точка зрения.

— Понятно, — сказал Зеленин. — Видите ли, Анатолий Борисович, мы, разумеется, не придаем существенного значения анонимным письмам. Но сам по себе тот факт, что они появляются на свет божий, что находится человек, который пишет такие письма и рассылает их, кстати говоря, рассылает не только нам, сам по себе этот факт свидетельствует об определенном неблагополучии в коллективе. Не правда ли, Анатолий Борисович? Вы согласны со мной?

— Да, согласен, — сказал Перфильев. — Я вот думаю сейчас: кто это? Кто мог? И, откровенно говоря, не могу найти ответа. Не знаю. И понять даже не могу — откуда такая ожесточенность, такая неразборчивость в средствах? От невежества? От ограниченности? От зависти?..

— Но ваши отношения с Архиповым, кажется, тоже оставляют желать лучшего, не так ли? — неожиданно спросил Зеленин.

Перфильев быстро взглянул на него.