Формула творения

— Вы ошибаетесь, господин Обрадович. Моя исключительность состоит в другом. Я всю жизнь был идеалистом. Впрочем, таким было почти всё моё поколение, причём по обе стороны «железного занавеса». Одни верили в торжество социалистической справедливости, их оппоненты — в либеральную свободу. Я же верил просто в людей. Верил в науку, в дружбу, в любовь. Что осталось у меня? Старость и разочарование. Нет, нет, на самом деле человек совершенно одинок в нашем мире. Мы рождаемся и умираем одинокими. И только играем в коллективные интересы.

— Мсье Венсан, ваши открытия принадлежат человечеству. И оно этого не забудет. Вы не зря верили в людей, — Артур старался подвести физика к цели их прибытия.

— И что же творят эти ваши люди? Мало им было холодной войны. Радовались бы разрушению Берлинской стены, сближению Запада и Востока. Так нет же, им понадобилось столкнуть их лбами! — раздражённо ответил старик, и его седые пряди возмущённо задрожали.

— Всего-то горстка отщепенцев во главе с двумя властолюбивыми безумцами. Та крупица сильно действующего яда, которая способна убить могучий и цветущий организм, — сказал Артур.

— Могучий да цветущий? — саркастически вопросил физик, и его глаза блеснули холодной синевой. — А не кажется ли вам, господин Салмио, что проблемы человечества коренятся в его, если хотите знать, несовершенстве в целом. Хорошо, если оно только цивилизационное несовершенство, культурное, ну а вдруг — видовое, биологическое?

Молодой учёный промолчал. Старик, уставший от одиночества и страха, хотел выговориться, выразить свою досаду. Ему пришлось немало пострадать. Мешать ему не имело смысла. Венсан словно угадал мысли Артура.

— Не смею обременять вас стариковскими признаниями, но мне недавно исполнилось девяносто лет. Поэтому, пользуясь случаем, скажу: когда вы начнёте разменивать девятый десяток, молодой человек, вы заметите, как постепенно уходит страх за свою жизнь, — он мягко, будто извиняясь, улыбнулся. — У меня его не осталось. И, пожалуйста, не воспринимайте всерьёз старческий скептицизм по поводу бытовых истин. Я был идеалистом и умру им. Пусть вера в добро лишена оснований — я не хочу иного. Плоский цинизм и речи в духе тургеневских нигилистов — не моя стезя. Как и убогий утилитаризм. Cogito ergo sum.[35] Давайте поговорим о том, что, как я вижу, вертится у вас на языке. Я буду рад вам помочь, если найдётся чем.

Глава 46

В кабинет директора ФСБ заглянул помощник и коротко доложил, как о чём-то давно ожидаемом и решенном:

— Гольдман выразил готовность поговорить. Напрямую.

— Хорошо. Соединяйте немедленно.

— Линия будет очищена через полчаса, хотим избежать прослушки, — ответил помощник.

— Спасибо. Можете не объяснять.