Формула всего

– Давай к реке, – бросил цыган, и повозка завернула по направлению к мощеной набережной.

Вот и река.

– Останови.

Не вылезая, Драго долго смотрел, как течет вода, как ничего в ней не отражается, кроме выстуженной темноты полуночного неба без месяца и звезд. На той стороне – заводские трубы. Заводы спят. Пробежала собака. Черная вода. Цыган перекрестился и сказал:

– Трогай. В «Разгуляй».

Дальше он ехал, позабыв, что он едет. Со стороны могло показаться, что цыган о чем-то напряженно размышляет, погруженный в себя, но он, напротив, ни о чем не размышлял, дорожная тряска не раздражала, вид из окошка больше не привлекал. Он расслабился так, что спал наяву. Из этого транса его вывел извозчик:

– Прибыли, парень.

Драго расплатился.

Яркая луна. Ее раньше не было, но появилась.

Экипаж застучал по брусчатке прочь, а цыган стоял и смотрел на луну, ловил ее свет. На стенах домов лежали четкие черные тени. В кроне груши заметен был каждый плод.

Зал был заполнен, но Антощ сидел за столиком один, даже без Хазы. Он пощелкивал ногтем по деревянной кружке. Драго опустился на стул напротив. Выдра на это не произнес ни слова, но было понятно: он его ждал, и не просто так, а ждал для чего-то, но пока выжидал, как будто готовил. Или готовился. Впрочем, Драго совсем не был склонен играть в кошки-мышки. Он сказал прямо:

– След открылся. Кирилешти ушли по Осташенке к границе. Полторы недели назад. Или я не цыган, или мы их догоним!

– Это хорошо, – салахор наклонил опустевшую кружку и, убедившись, что в ней нет ни глоточка, перевернул ее кверху дном.

– Хаза у себя?

Антощ наставил на Драго палец и произнес едва ли не с угрозой:

– Ты сам это спросил.

– Да что такое!

– Хаза не вернется, – отрубил Выдра. – Я отдал ее в монастырь.

– Чего? Чего? – у Драго как будто вынули что-то из живота. – Что ты говоришь?

Выдра обреченно кивал головой.

– А она хотела?!

– Я сам не хотел.

Несколько секунд цыгане смотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, враги они или нет. Драго решил первым:

– Расскажи мне все.

Выдра потер ладонью бедро:

– Я думал, все будет совсем не так. Думал, они откажут – цыганка все же… Но не сбылось. Или сбылось. Один Господь знает, что хорошо, а что плохо. Я так уже пробовал в Карачурте. Тебя с нами не было. Хазу не взяли. Мы были бедны. Но на этот раз у меня были деньги – те, что ты мне дал, морэ. Я их не пропил. Золото убеждает. Старшая матушка у них согласилась. Монашки о ней позаботятся, я знаю. Они скроют от всех, что она цыганка. Все обернется.

– Но зачем? Я не понял. – Драго облизнул губы. – Ты же сам не хотел! Через месяц мы были бы уже в Буковине, а туда Указ не достанет. Неужели в монастыре Хазе будет лучше, чем с нами? с тобой? Почему ты так сделал?

– Я? – Выдра приставил к лицу ладони и начал с усилием его разминать. Это длилось недолго, но, когда он закончил, черты лица, до этого стиснутые, словно кулак, теперь показывали открытую ладонь.

– Я не хотел говорить тебе, морэ, – произнес Выдра, и стало ясно – сейчас он все скажет. Его отпустило.

Драго ощутил во рту неприятный металлический привкус. Он сглотнул.

Антощ грустно улыбнулся:

– Хазе отныне ничего не грозит. Она в надежных руках. Надежней моих. А с ней порядок – со мной порядок.

– Ну гибель! Хватит! Говори яснее.

– Зачем?

Драго зло развернулся. Его огненный взгляд пронесся по лицам сидевших в зале. Один стоял.

«Поганый гаже!!! Мать твою копытом!»

– Не обижайся, – сказал салахор. – Дров наломаешь.

А между тем за ними следили: серая штора в дверном проеме, ведущем на кухню, была отдернута ровно настолько, чтобы человек, стоящий за ней, мог свободно видеть цыганский столик. Владельцы заведений, подобных «Разгуляю», обычно состояли в негласном контакте с полицейским сыском, Марина – тоже, но в этот раз она шпионила для себя. С самого начала эти цыгане вызвали у нее особый интерес – настолько навязчивый, что брала досада. Откуда? Кто? Оба в дорогих шелковых рубашках с набивным рисунком, ворот распахнут, глаза горят, черные кудри…

Был еще один факт, о котором знала одна Марина, а вторая девушка, знавшая то же, в это время молилась – далеко от «Разгуляя», одетая в черное, как ворона. Прежнюю одежду – яркую и пеструю – мать-настоятельница велела сжечь, и она сгорела.

За то, что у Хазы пополам с Мариной появился секрет, был ответствен Антощ, а вернее конюх, который слишком долго и неумело объяснял салахору, как доехать в монастырь.

– Вас можно спросить? – обратилась Хаза к хозяйке дома.

– А что случилось?

– Помогите, пожалуйста.

Спустя минуту Марина искала, чем написать. Голос цыганки звучал без эмоций, но обмануться было нельзя, и любой бы понял, что за этой твердостью, как будто за прочной стеной тюрьмы, кроется бездна пылкого хаоса, в ней заключенного, и сила воли – на карауле.

Черный карандаш выводил размашистые ровные буквы, поставив точку после слова «песней». Едва он кончил, Хаза взяла листок со стола и с откровенной горькою нежностью, стремясь вложить, передать ее бумаге, смотрела на линии непонятных ей знаков, держа записку вверх ногами. Марину это тронуло, но она не подала вида.