Формула жизни. Сборник рассказов (СИ)

После тренировки часто отправлялся в Ленинскую библиотеку, занимаясь в её высоких и просторных залах до позднего вечера. Потом - поездка в метро, быстрый переход до платформы, ожидание электрички, которая через темноту заснувшего Подмосковья, изредка оповещая о себе протяжным свистом, через полчаса доставляет меня в Нахабино. В пол-шестого - подъём, и цикл повторяется. Иногда сразу еду в Нахабино, и занимаюсь там, обычно до пол-первого ночи, а потом укладываюсь спать и мгновенно впадаю в бесчувственный и глубокий молодой сон. И так дня четыре подряд. Но потом организм восстает против такого издевательства над свободолюбивой человеческой природой, и требует разнообразия. Ну, а я не противлюсь. В такие дни заканчиваю свои занятия пораньше, часов в пять, и отдыхаю весь вечер. А потом, набравшись снова молодого задора и творческих сил, вхожу, как самолёт в штопор, в очередной свой четырёхдневный цикл, с тем чтобы в последний момент выйти из него, и снова ощутить дыхание жизни и радость её первозданных красок, которые так быстро тускнеют в суете и скоротечье наших дней.

Знакомство

В тот день, пресытившись рутиной жизни, организм сказал своё твёрдое "Хорош!" моим занятиям наукой часа в четыре. Я взглянул в окно. Голубело весеннее небо. Лучи послеполуденного солнца щедро, до рези в глазах, освещали площадку перед домом с детской песочницей, газгольдером, и многочисленными столбами с бельевыми верёвками между ними. Дальше, у сараев, стояли в ряд несколько высоких тополей с распускающимися светло-зелеными глянцевыми листочками. И как-то сразу я осознал, что всё, наступила весна.

За окном весело орали во всю глотку дети железнодорожников, да и сами железнодорожники и члены их семей степенно переговаривались, стоя в группах или сидя на лавочке возле детской площадки, и изредка прикрикивая на молодую поросль, если ребятишки начинали проказничать.

Я не почувствовал весны, когда несколько недель назад мы вытаскивали лодки из хранилища, эллинга, и спускали их на воду, поёживаясь от холодного ветра. И как-то мимо меня прошло это чувство, когда каждое утро шёл по подъездному пути на станцию и наступал на замёрзшие за ночь весенние лужицы, а лёд хрустел под ногами, и надо было смотреть, чтобы не раскатиться на шпалах, прихваченных утренним инеем. А ведь в детстве именно хрупкий утренний лед на лужах был для меня самым первым и, пожалуй, самым радостным весенним признаком - может оттого, что я любил запускать самодельные кораблики, и тонкий утренний лед означал, что днем здесь зажурчат весенние ручьи.

Все эти признаки весны на сей раз миновали мою душу, обычно чувствительную к переменам в природе, и она вошла в жизнь только сейчас. И сразу все мое существо наполнилось сладким детским ощущением праздника - не календарного, но просто веселостью души, когда хочется беззаботно кричать и радоваться неизвестно чему, ощущая своё молодое и сильное тело и брызжущую из него энергию, бездумное щенячье желание прыгать, бегать, толкаться, может, начать с кем-нибудь бороться от избытка чувств. В таком приподнятом настроении я и в самом деле несколько раз подпрыгнул и постучал ногами по боксёрской перчатке, подвешенной на лыжной палке, прибитой к платяному шкафу. Потом, одевшись по погоде, отправился наверх, на второй этаж к Володе.

По беспечному настроению людей на улице и их количеству в это время дня я догадался, что сегодня - выходной. У меня был свой календарь, привязанный к тренировкам и научной работе, и дни недели в нем хождения не имели. Иногда на этой почве возникали конфликты с внешним миром в виде закрытого машинного зала, когда мне позарез надо было что-то посчитать, и поэтому я не любил выходные - они сбивают с рабочего ритма и привносят в жизнь много других неудобств. Только разгонишься, а тут бац - и воскресенье! И все встает.

Володя, в отличие от меня, имел прямое отношение к железной дороге. Он работал сварщиком шестого, высшего, разряда в строительном отделе Рижской железной дороги. А до этого трудился на разных больших стройках, так что к своим тридцати годам успел поколесить по стране, но не успел обзавестись семьёй. Мы с Володей одного роста, под метр девяноста, и примерно одного веса, немного за девяносто килограмм. Володя жилистый, так что когда глянешь на него, даже непонятно, откуда взяться такому весу. Говорит он степенно, взвешенно, слегка наклоняя свою большую голову с прямыми русыми волосами чуть пепельного оттенка. Лицо у него с несколько аскетическими чертами и нависшими надбровьями, но его оживляет ироничная и добродушная не то улыбка, не то ухмылка. Володя нормальный парень. Не против выпить, но так его часто можно застать читающим книги, или разучивающим что-то на гитаре, по самоучителю.

Вот и на этот раз, отворив полуприкрытую дверь, выходящую в общий коридор, я увидел его сидящим с гитарой на кровати. Перед ним лежал самоучитель, и Володя старательно перебирал струны, воспроизводя грустную и светлую испанскую мелодию, в которой легко узнавалась песня "Бесаме Мучо".