Форпост

И они оба умолкли, слушая, как скрипит снег под ногами.

X

Потеря лошадей довела Слимака чуть не до безумия. Правда, он избил, истоптал ногами и выгнал из дому Овчажа, но гнев его еще не иссяк. Ему было душно в хате; бледный, сжимая кулаки, он выбежал во двор и зашагал взад и вперед, исподлобья высматривая налитыми кровью глазами, на чем бы сорвать злобу.

Ему вспомнилось, что нужно подкинуть сена коровам. Он вошел в закут, растолкал скотину, а когда одна из потревоженных коров отдавила ему ногу, Слимак схватил вилы и нещадно избил обеих коров. Потом, совсем обеспамятев, он бросился за ригу и, увидев Бурека, стал топтать ногам твердый, как дерево, труп собаки, ругаясь на чем свет стоит…

— Кабы ты, собачий сын, не польстился на хлеб из чужих рук, не потерял бы я лошадей. Теперь будешь тут костенеть и гнить до весны, проклятая тварь!.. — крикнул он напоследок и еще раз пнул ногой труп, так что внутри его что-то хрустнуло.

Вернувшись в хату, он метался из угла в угол, пока не повалил чурбан. Ендрек, заметив это, фыркнул. Тогда Слимак сорвал с себя ремень, схватил мальчишку и стегал его до тех пор, пока тот не залез под лавку, обливаясь кровью.

Но мужик и после этого не надел пояс. Он шагал по горнице с ремнем в руке, ожидая, когда жена промолвит хоть слово, чтобы исколотить и ее. Но Ягна молча хозяйничала и только поминутно хваталась рукой за печку, словно боялась упасть.

— Ты чего шатаешься? — проворчал мужик. — Вчерашний хмель не выдохся?

— Что-то худо мне, — тихо ответила жена.

Слимак призадумался и надел пояс.

— А чего тебе? — спросил он.

— Все какие-то черные круги пляшут перед глазами, и шумит в ушах. Ох, да, может, это в хате пищит?.. — бессвязно проговорила она, разведя руками.

— Не хлещи водку, вот и не будет пищать, — огрызнулся Слимак и, сплюнув, снова вышел во двор.

Его удивило, что она не вступилась за избитого сына. Гнев снова ударил ему в голову, но бить уже было некого; он схватил топор и бросился колоть дрова. Колол почти до вечера, в одной рубашке, забыв про обед. Ему казалось, что тут, у его ног, лежат воры, угнавшие лошадей, и он рубил, как бешеный, разбрасывая по всему двору поленья и щепки, взлетавшие из-под топора.

Наконец руки у него онемели, заныла поясница и промокла от пота рубаха; в то же время остыл и его гнев. Слимак пошел в хату, но в первой горнице никого не оказалось. Он заглянул в боковушку: Ягна лежала на кровати.

— Ты чего это? — спросил он.

— Неможется мне малость, — ответила женщина, словно очнувшись от сна. — Ну, да это пустое.

— Печка выстыла.

— Выстыла? — повторила Слимакова.

С трудом поднявшись с постели, она с большим усилием снова развела огонь для ужина.

— Видишь!.. — сказал Слимак, пристально глядя на жену. — Вчера ты распарилась в корчме, потом воды напилась да еще расстегнула дорогой кофту. Вот тебя и прохватило.

— Ничего со мной не сделается, — раздраженно ответила Слимакова.

Должно быть, ей и вправду стало лучше, она разогрела обед и подала его к ужину.

Ендрек вышел из угла, взял в руки ложку, но есть не смог и горько заплакал. Слимак расстроился, а мать, точно не замечая слез сына, кое-как ополоснула посуду и легла спать.

Ночью, почти в тот же час, когда в овраге замерзал несчастный Овчаж, у Слимаковой начался озноб. Муж проснулся, укрыл ее тулупом, и озноб понемногу прошел. На другой день она встала и, как всегда, принялась за работу, лишь изредка жалуясь на боль в голове и в пояснице. Несмотря на это, она возилась по хозяйству, но по глазам ее Слимак понял, что с ней что-то неладно, и приуныл.

К вечеру на дороге заскрипели сани и остановились у ворот. Через минуту в хату вошел шинкарь Иосель. У Слимака сердце екнуло, когда он взглянул на гостя, такое странное у него было выражение лица.

— Слава Иисусу, — поздоровался Иосель.

— Во веки веков, — ответил Слимак.

С минуту оба помолчали.

— Вы ни о чем не спрашиваете? — начал шинкарь.

— А что мне спрашивать?.. — проговорил Слимак, глядя ему в глаза, и вдруг побледнел, сам не зная почему.

— Завтра, — не спеша продолжал Иосель, — завтра Ендрека вызывают в суд за то, что он изувечил Германа…

— Ничего они ему не сделают, — сказал Слимак.

— Ну, в каталажке он все-таки посидит.

— Пускай посидит. В другой раз не будет драться.

Снова в хате наступила тишина, на этот раз более продолжительная. Иосель качал головой, а Слимак смотрел на него, чувствуя, как в нем поднимается тревога. Наконец, собравшись с духом, он резко спросил:

— Еще что?

— Чего тут много болтать, — ответил шинкарь, взмахнув стиснутым кулаком. — Овчаж с ребенком замерзли насмерть.

Слимак вскочил с лавки, точно хотел броситься на Иоселя, но снова опустился и откинулся к стене. Его бросило в жар, потом у него задрожали ноги, а потом ему даже показалось странным, что он так испугался.

— Где?.. Когда?.. — глухо спросил он.

— Где?.. — переспросил Иосель. — В овраге, по ту сторону насыпи, совсем недалеко от волости. А когда?.. Когда?.. Вы же знаете, что этой ночью, — сами же вы вчера его выгнали…

Мужик в гневе поднялся.