Форрест Гамп

— Где это вы слышали, чтобы такие слова становились лозунгом избирательной компании?! — спрашивает она. — Это просто отвратительно, непристойно — и кроме того, какой в этом смысл?

— Это просто символ, — отвечает мистер Клакстон. — Понимаете, мы наделаем массу всяких плакатов, значков, наклеек. Привлечем радио и телевидение. Да это просто гениальное выражение! МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ — это символ неподчинения гнету государства — символ удаления всего нечистого, что накопилось в нашей стране… Этот образ сочетает в себе фрустрацию и одновременно воплощение желания!

— Да вы что! — воскликнула мама. — Вы что, спятили?

— Форрест, — сказал мистер Клакстон, — вы уже на пути в Вашингтон!

По крайней мере, так казалось поначалу. Кампания под лозунгом «Мы хотим писать» пошла очень хорошо, эта фраза стала поговоркой. Люди выкраивали его на улицах и из машин, телекомментаторы и журналисты не жалели сил, разъясняя народу, что это значит. Проповедники оглашали ее с амвонов, а школьники скандировали на уроках. Похоже, я становился неоспоримым лидером в предвыборной гонке, потому что мой конкурент не нашел ничего лучшего, как подхватить мой лозунг в виде «Я тоже хочу писать!» и расклеил его по всему штату.

А потом, как я и опасался, все рухнуло.

Когда лозунг «Я хочу писать» распространился по всей стране, «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк Таймс» прислали своих журналистов на разведку. Они очень мило поговорили со мной. а когда вернулись домой, то начали копаться в моем прошлом. И вот на первой странице газет замелькали заголовки типа: «Темные пятна в прошлом кандидата в сенаторы».

Прежде всего, они написали, что меня вышибли из университета в первый же год. Потом они раскопали эту историю обо мне и Дженни в кино, когда меня отвезли в участок. Потом они нашли фотографию, на которой я демонстрирую свою задницу президенту Джонсону. Они навели справки о моей жизни в Бостоне и «Треснувших яйцах», и масса народа рассказала, что я курил травку, и как-то замешан в «деле о возможном поджоге» в Гарвардском университете.

Но самое худшее, что они нашли судебное дело о том, как я швырялся медалями на Капитолии, и что судья упек меня в психушку. Кроме того, они раскопали мои подвиги в реслинге, и то, что у меня была кличка «Дурачок». Они даже нашли фото, где я лежу, связанный Профессором. Наконец, они сообщали, что некоторые «неназванные источники» утверждают, что я замешан в одном «скандальном альковном инциденте со знаменитой кинозвездой».

И это был конец. Мистер Клакстон ворвался в штабквартиру кампании с криком: «Все кончено! Нам нанесли удар в спину!» Но выбора не было — мне пришлось снять кандидатуру. На следующий день я, мама и мистер Триббл собрались, чтобы обсудить это дело.

— Форрест, — сказал мистер Триббл, — мне кажется, что тебе лучше залечь на дно на какоето время.

Он был прав. И кроме того, меня давно мучила одна мысль, о которой я никому не говорил.

В самом начале нашего дела мне нравилась работа, ранние подъемы, ловля креветок и все такое прочее, и как мы с Сью сидели вечерами на крылечке рыбацкой хижины, и я играл на гармонике, и как мы напивались по субботам шестью банками пива.

Теперь ничего подобного. Чем мне приходится заниматься? Постоянно посещать какие-то приемы, на которых подают невесть что, а дамочки фигуряют в какихто немыслимых украшениях. Весь день, не переставая, звонит телефон и какие-то люди задают мне вопросы обо всем на свете. А ведь в Сенате пришлось бы еще туже! У меня просто не оставалось времени для самого себя, и все протекало как-то мимо меня.

К тому, когда я смотрелся в зеркало, я замечал, что на лице появились морщины, и волосы тронуты сединой. У меня уже не было столько энергии, как раньше. Я знал, что мой бизнес развивается, только вот я как-то кручусь на одном месте. Зачем это мне, зачем я всем этим занимаюсь? Когдато, очень давно, мы с Баббой разработали план, и это дело превзошло наши самые смелые мечты. Но разве я получаю от этого столько радости, как тогда, когда играл против этих небраскинских кукурузников в финале Оранжевой лиги, или когда играл на гармонике в Бостоне с «Треснувшими яйцами», или когда смотрел вместе с президентом Джонсоном «Беверли Хиллз»?

Мне думалось, что Дженни тоже имеет к этому какое-то отношение, но так как с этим ничего сделать было нельзя, то я запретил себе думать о ней.

В общем, я понял, что пора уходить. Мама начала хныкать и тереть глаза платочком, как я и думал, зато мистер Триббл отлично меня понял:

— Почему бы нам не объявить, что ты уехал в долгосрочный отпуск? Разумеется, твое место будет зарезервировано за тобой на все это время.

Так я и поступил. Через пару дней утром, я взял немного денег, уложил вещи в рюкзак, и отправился на фабрику. Там я попрощался с мамой и мистером Трибблом, пожал руки всем остальным — Майку, Профессору Квакенбушу, Какашке и Растению, Снейку и тренеру Феллерсу, его амбалам, Баббиному папе и всем, всем, всем.

А потом я пошел к хижине и нашел там старину Сью.

— Что ты собираешься делать? — спросил я его.