Форсаж

— Никто мне ничего не говорил, — выдохнула она, испугавшись по-настоящему. — Они что, хотят добавить мне срок? Но ведь это…

— Да нет же, нет, — прервал он ее раздраженно. Он протянул Кристине бумагу. Это было письмо из офиса окружного прокурора Манхэттена…

Вам надлежит доставить Кристину Уэллес, заключенную № 95g1139-112D в Верховный суд штата Нью-Йорк, округ 47, в связи с ходатайством № 440.10. Ожидается, что ходатайство об освобождении данной заключенной и отмене приговора будет одобрено судом.

Мы не смогли связаться с семьей заключенной. Пожалуйста, сообщите заключенной о предстоящем изменении ее статуса и подготовьте ее к скорому освобождению.

Она подняла глаза на начальника. Он молча кивнул, губы сжаты. Кондиционер в окне что-то невнятно бормотал. Кристина перевела взгляд на письмо. Свои семь лет она получила отчасти благодаря миссис Бертоли, адвокату с мясистым лицом, одной из своры продажных защитников Нижнего Бродвея, которой удалось пробиться в более высокий эшелон. Почему прокурор написал это письмо? Она едва помнила его. На вид ему не было и тридцати, он ковырялся во всех мелочах ее жизни, чтобы понять, почему молодая женщина стала преступницей. В отличие от миссис Бертоли, которая не проявила никакого интереса к ее судьбе, она являлась на процесс, чтобы отработать гонорар. (Его заплатил Рик из денег, заработанных для него Кристиной.) Кристина отказалась сотрудничать с обвинением, и ее признали виновной по всем пунктам. Она покорно приняла приговор, усмотрев в нем логический результат жизни, вышедшей из-под контроля.

— Так меня выпускают? — спросила она, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Да, — ответил начальник бесстрастно.

— Но послушайте, ведь такого не бывает.

— Да, обычно не бывает.

— Не могу в это поверить.

Глаза начальника были холодны.

— А я могу.

Вечером в камере при свете тусклой лампочки она упаковывала свои вещи в черный пластиковый мешок для мусора. Их было немного. Несколько книг, пленки с музыкальными записями, пять пар трусов, две пары брюк, три футболки, одно безобразное платье, пара кроссовок, лифчик из почтового каталога, щетка для волос, зубная щетка, зубная нить, тампоны и маленький пузырек с аспирином. Косметики у нее не было. Среди бумаг — фотографии ее матери и покойного отца и старая записная книжка с именами тех, кто был в ее прежней жизни. Отношений она ни с кем не поддерживала, хотела про всех забыть и чтобы все забыли про нее.

Мейзи стояла, наблюдая, и тихо плакала, слезы скапливались в асимметричных ложбинках на ее щеках.

— Может быть, ты придешь навестить меня?

— Я не смогу, Мейзи, — ответила Кристина. — Я буду по тебе скучать, но я никогда не вернусь сюда обратно.

Мейзи протянула ей маленький флакончик духов.

— Больше мне нечего подарить.

Кристина продолжала собираться.

— Ничего мне не нужно дарить.

— Такой, как ты, я раньше не встречала. Ты совсем не похожа на остальных.

— Я такая же, как все, Мейзи.

— Ты сегодня такое сделала. Об этом все только и говорят. Мягкого Ти выволокли днем из конторы и забрали ключи. — Мейзи бросила взгляд вдоль коридора, затем посмотрела на Кристину, глаза ее лучились нежностью, она ласково улыбалась.

Кристина покачала головой.

— Не могу, Мейзи.

— Ведь в последний раз.

— Не могу. Душой я уже не здесь.

Кристина посмотрела на потолок, ей была знакома каждая трещинка, каждый готовый обвалиться кусочек штукатурки. Еще одна ночь, и она больше никогда не увидит эту камеру.

Мейзи подступила к ней поближе.

— В последний раз?

Я поплачу о Мейзи позже, сказала себе Кристина.

— Прости, Мейзи, но сейчас у меня на уме другое.

Мейзи вздохнула.

— Ты собираешься вернуться к мужчинам?

— Это не то, о чем я в данный момент думаю.

— Знаю, но мне просто интересно.

— Мейзи, мне правда сейчас не до того. — Кристина повернулась к ней. Большие, спокойные глаза Мейзи были устремлены на нее.

— А я не сомневаюсь, что вернешься, — сказала Мейзи, в ее голосе звучала любовь. — Уж такая ты уродилась, моя крошка.

— Посмотрим.

— Мне ли не знать?

Может быть, она права, наверняка права. Неспроста же дрожали иногда у Кристины коленки, когда она думала о мужчинах.

— А я по ним скучаю, — сказала Мейзи. — Скучаю по моему Робби, он отец моего младшенького, самый крупный мужчина из тех, кого я знала.

— Да, знавала я парня, у которого было полно мускулов, — откликнулась Кристина. — Тот козел, из-за которого я сюда и попала.

— Ты никогда об этом не рассказывала.

— Кое-что я тебе рассказывала, Мейзи, то, что могла.

— Слыхала о Катише? Ее освободили после четырех лет отсидки, а потом она позвонила одной из наших и сказала, что у нее было аж десять мужчин в первую неделю на воле.

Кристина кивнула: ей говорили.