Форсированным маршем (главы из книги)

— Если вы хотите смеяться по дороге, — сказал нам сержант, — Заро тот, кто вам нужен.

Как комитет по вербовке, Маковски, Палушович и я издалека наблюдали за Заро, который стоял в очереди за ужином. Хорошо сложенный, ростом ниже среднего. Вокруг него не прекращался смех, черные глаза так и сверкали на лице весельчака.

— Хорошо, — решил я, — берем его.

— Я всегда хотел путешествовать. Это манит меня, — ответил мне Заро, когда я рассказал ему о нашем плане.

— Речь идет не о «легкой прогулке», и это далеко отсюда, — сказал я ему.

— Я знаю. Не мешай, я иду с вами! — Затем, помолчав: — У русских нет никакого чувства юмора. Мне не будет жалко покинуть их.

Теперь нас было пятеро, и мы решили довести наше число до десяти, чтобы, выбравшись из лагеря, разделиться на две группы, которые пойдут каждая по своему маршруту с целью усложнить задачу нашим преследователям.

Но это оказалось не так легко. Двое мужчин, имеющих все физические данные, и кому я раскрыл наши планы, даже слышать не захотели слово «побег». Сам факт того, что мы затронули эту тему, казался им опасным. По их мнению, наш план был равносилен самоубийству. Принимая во внимание новые привилегии, килограмм хлеба ежедневно и дополнительную порцию табака, они были довольны своей участью. Зачем идти на безумство и подвергать себя опасности полного провала и смерти?

— Вы, конечно, правы, — сказал им я. — Это просто неудачная мысль, что приходит в голову ни с того, ни с сего.

Все это время я продолжал сушить каждый день по полфунта хлеба, пополняя запас, спрятанный в глубине цеха за кучей бракованных лыж.

Нашего шестого товарища по побегу привел Колеменос. Это был двадцативосьмилетний литовец, архитектор по профессии, и звали его Захариус Маршинковас. Он был высокий, худой, с черными и живыми глазами. Что поразило меня, так это то, как он, определив факторы, действующие против нас, и находя их чудовищными, заключил, что если есть хоть малейшая надежда преодолеть их, то попытка оправдана. Это был умный и приятный парень.

Когда во время нашего разговора вполголоса Палушович упомянул фамилию Шмидт, я подумал, что речь идет о германо-русском поселенце, который присоединился к нашему поезду в Уфе на Урале. Эти русские с немецкими отчествами были потомками немецких ремесленников, которых привез Петр Великий. Я где-то читал, что они были поселены на берегах Волги.

— Он немец? — спросил я у сержанта.

— Я знаю о нем только то, что его зовут Шмидт, — ответил он мне. — Он в совершенстве знает русский язык. Это человек, который не покоряется судьбе и много размышляет. Он дает мне прекрасные во всех отношениях советы. Я рекомендую его вам.

Маковски и я решили встретиться со Шмидтом на следующий же день.

— Я покажу вам кто это, — сказал сержант, улыбаясь.

Палушович показал мне Шмидта кивком головы, когда тот подошел к окну кухни за своим кофе во время последней дневной раздачи. Маковски и я подошли к нему с ничего не значащим видом. Мое первое впечатление было таково, что я подумал: он, безусловно, слишком стар для того, чтобы бросаться в такую затею. На мой взгляд, ему было лет пятьдесят. Он был хорошо сложен, широкоплеч и маленького роста. Борода и волосы у него были с проседью. Он не выразил никакого удивления, когда я обратился к нему — без сомнения, потому что сержант предупредил его.

— Мы хотели бы поговорить с тобой.

Я говорил по-русски. Он сказал в ответ тоже по-русски:

— Идите в сторону бараков, я догоню вас через минуту.

Он вернулся в очередь, а мы отошли.

С кружкой кофе в руке он нашел нас, и мы подыскали спокойное место. Он, улыбаясь, остановился перед нами.

— Господа, меня зовут Смит. Мне показалось, что вы хотите предложить мне что-то.

— Смит? — повторили мы хором, озадаченные.

— Да, Смит, мистер Смит, американский подданный, — сказал он, радостный от нашего изумления. — Я вижу, вы удивлены, господа.

Мы не верили своим ушам. Он безупречно говорил по-русски. Я не обнаружил ни малейшего следа акцента.

— Извини, — произнес я, наконец, — но в это трудно поверить. Как ты попал сюда?

Он выражал свои мысли непринужденно, терпеливым, почти менторским тоном.

— Как я уже сказал, я — американец. Инженер по профессии, я входил в группу, радушно приглашенную советским правительством для того, чтобы оказать помощь в строительстве Московского метро. Нас было человек пятьдесят. Это было девять или десять лет назад. Я был арестован в 1936 году, обвинен в шпионаже и осужден на двадцать лет.

Он выпил свой кофе. Мы продолжали рассматривать его с все еще глупым видом.

— Я отнесу свою кружку, и затем мы вместе вернемся к баракам.

Маковски и я последовали за ним на расстоянии. Мы ожидали встретить тут поляков, украинцев, литовцев, эстонцев, чехов, финнов, выходцев из государств, пошатнувшихся от потрясений в Европе. Но американец...

— Может, если поискать немного, то можно будет разыскать англичанина или француза, — пошутил Маковски.

Палушович нашел нас:

— Ну, как он вам?

Уставившись на силуэт Смита, который, вернув кружку, возвращался к нам, Маковски пожал плечами.