Форт Далангез

— Господь мой всемогущий! Да вот же они!

Ковших извлёк пальцы из кармана, подул на них, потёр о лацкан сюртука и протянул мне две сверкающие капли в оправе из червонного золота. Пришлось признаваться.

— Я люблю золото, — сказала я.

— А бриллианты? Оцените размер и чистоту воды!

— И что вы хотите взамен?

— Вашу дружбу, помощь, содействие. Уверяю, этими серьгами дело не ограничится. Вы будете иметь всё. Вообще всё.

— It’s a deal![9]

— И ещё…

Он уставился на меня, выдерживая вполне театральную паузу и совсем неумело изображая смущение, которого он, очевидно, никогда не испытывал. Никудышный паяц! Я решила ему помочь.

— What?[10] — спросила я, извлекая из его пальцев серьги и вдевая их себе в уши.

— Давайте без этого… ты же не любишь англичан и всяких там французов. Ты до последнего ноготка наша, русская. Давай по-русски, а?

— По рукам!

Я протянула ему ладонь, и он ударил по ней своею ладонью. Я быстро перехватила её и…

— О-о-о! Ты читаешь на ладони линии судьбы…

Ковших закатил глаза. Напускная ирония. На самом деле он испугался. Но отнять руку, показать страх после того, как сделал даме предложение? Нет, это не по нём. Русские не сдаются.

Я сделала вид, будто рассматриваю ладонь. Он ждал, не надеясь на откровенность. Привычка надеяться лишь на себя преобладала в его характере. Маловерный, он привык быть одиноким, но всё равно жаждал меня. Это ли не любовь? "Господь его всемогущий" предопределил для него короткую и героическую судьбу. Разве возможно такому отказать?

— По рукам! — повторила я, сжимая его ладонь своею.

Глава вторая ШПИОНЫ ВСЕХ МАСТЕЙ (рассказ Адама Ковшиха, младшего партнёра торгового дома "Вдова Шель и наследники")

Мы прибыли в Эрзерум уставшие и неделю провалялись в постели, омывая дорожную усталость вином. Добрый его запас я привёз с собой из Трабзона, который был, есть и останется вовек, несмотря ни на какие войны, источником всевозможных благ.

До Трабзона добирались из Тифлиса кружным путём через Батум и далее с риском для жизни вдоль немирного побережья самого Чёрного из морей на судах контрабандистов, пережидая шторма и прочие дорожные неурядицы в прибрежных деревнях, где пару недель мой камердинер не мог достать сносного качества свежих устриц. Объяснялось это неудобство "военным временем". Господь мой всемогущий! Экая печаль! Неужто могущественный Энвер-паша и устриц поставил под ружьё? Но куда же в таком случае подевались старые, зрелые сыры и лёгкие вина? Неужели и их реквизировали у торговцев для поставок на фронты для ублажения сидящих в окопах солдат? А может быть, столь изысканная снедь входит в пайки матросов черноморских флотов? А может быть, они часть ежедневного меню и тех самых контрабандистов, что перевозят товар по черноморским волнам едва ли не в корытах?

Одним словом, из сыров мы ели только козий. Вино слишком терпкое и густое разбавляли водой по эллинскому обычаю. Чувствовать себя эллином мне помогала и некоторая ограниченность гардероба, возникшая вследствие утраты двух чемоданов. Господь мой всемогущий! Благодарю, что ты отдал черноморской пучине лишь несколько моих костюмов, а также платья и бельё Амаль, но не пожертвовал волнам наши жизни.

В Эрзеруме, благодаря моей изворотливости, нам удалось снять неплохую по местным меркам квартиру — четыре небольшие комнаты на втором этаже кривоватого каменного строения с отдельным выходом во дворик, где под кровлей виноградных лоз располагались и летняя кухня, и огромный стол со столешницей из выбеленного дуба. Стол этот по размерам, пожалуй, превосходил некоторые суда контрабандистов, перемещавшие нас совсем недавно по бурным водам. Обедая и ужиная за этим столом — завтракали мы с Амаль, по обыкновению, в постели, — я шутил, называя наше путешествие "хождением за три земли".

Дав о себе весть знакомому приказчику в Трабзоне и получив от него достаточную сумму на расходы и некоторые чепуховины, я бездельничал, в то время как Амаль нанесла несколько визитов к местной портнихе. Через неделю, по готовности нарядов, старая усатая еврейка-портниха, не имея нисколько совести, взяла с меня втридорога. Однако выжига принесла и некоторую пользу: моя Амаль снова оделась в шуршащие шелка, отчего её фиалковые очи обрели прежний бриллиантовый блеск.

Я давно заметил за своей подругой это свойство: от счастья ли, или от удовольствия обретения новых нарядов она заметно молодела. Амаль меняет наряды ровно так же, как змея сбрасывает старую кожу, оставляя навсегда больное, отжившее, возможно и мучительное, и от того хорошея.

Кроме того, старуха снабдила меня всевозможнейшей информацией. Правдивые и не очень сплетни упали в бездонную копилку моей цепкой памяти. Так, я узнал многое о жизни заштатнейшего городишки Эрзерум, который, впрочем, являлся важным стратегическим пунктом всея Турецкой Армении. Наиболее интересными оказались сведения о некоем Феликсе Гузе — немецком полковнике, состоящим при генеральской особе Камаль-паши ближайшим советником.