Фортуна

Абрахам подтвердил, что так оно и есть, и профессор, продолжая кушать, стал разъяснять дело.

Вся дирекция единодушно требовала его увольнения. Он не такой уж незаменимый мастер. Притом он не так уж беден, как говорят. Ходят слухи, что у него порядочные сбережения. Он очень неприятный господин: несговорчивый, недоброжелательный. На него поступило много жалоб от рабочих; были даже разговоры о том, что из машинного отделения пропадает масло. Правда, это голословно, никто этого не видел, но…

Абрахам защищал Стеффенсена горячо, но спокойно и рассудительно. Профессор порою соглашался с ним: например, он совершенно согласился, что глупо было говорить о неблаговидном поведении, — это, вероятно, выдумка Маркуссена.

Но, с другой стороны, Абрахам принужден был признать, что отец не мог поступить иначе. Профессор сказал, что Абрахам может, конечно, обратиться к дирекции, но он лично, по многим причинам, не советовал бы этого.

Абрахам решил еще раз обдумать это дело; так они и договорились.

IX

Неутомимая мадам Крусе стала задумываться, чего с нею прежде никогда не бывало. По мере того как проходили годы и наступали хорошие дни, у нее оказывалось все меньше и меньше дел по хозяйству и все длиннее и длиннее становились чулки, которые она вязала. А пожилые женщины именно тогда думают ведь особенно много, когда вяжут чулки.

Основное, что заполняло маленькую умную головку мадам Крусе, было постоянно растущее удивление, которое она испытывала, наблюдая молодежь нового времени; но она удивлялась не так, как другие пожилые женщины, легкомыслию и безумству молодежи; наоборот, она не могла надивиться, до чего жизнь молодежи нового времени скучна и угрюма.

Она размышляла о представителях молодежи нового времени, которых имела возможность наблюдать в собственном доме. Других она знала мало.

Любимчиком ее был Педер. Если бы только он женился, то в нем, по ее мнению, не было бы ни сучка, ни задоринки; но и в нем никогда не замечала она ничего свежего, юношески-здорового: с этим уж ей приходилось согласиться.

А о Мортене, и тем более о Фредерике, нечего было и говорить.

При мысли о них мадам Крусе опускала на колени чулок и долго молча сидела, вперив в пространство невидящий взор. Да! Уж такой удивительной молодой четы и представить себе невозможно. Случалось ли им испытывать когда-нибудь хоть какое-нибудь удовольствие? Разве они умели веселиться? Она никогда не видела их беспечными. Ни шутки, ни смеха, ничего молодого, задорного.

Правда, Мортен — пастор. Но, господи! Ей случалось знавать пасторов, которые были не хуже, чем он, и тем не менее как-то не сторонились ни шуток, ни веселья.

Ну, а Фредерика! Можно ли поверить, что это молодая женщина двадцати четырех — двадцати пяти лет, недавно вышедшая замуж!

Мадам Крусе вспоминалась ее собственная юность. Как они веселились! Как смеялись! Смеялись и работали, потому что работать они умели. Удовольствия их были недорогие, никого не разорявшие. Основное их удовольствие заключалось в том, что они были молоды и этим пользовались безвозмездно. Все прочие развлечения были очень скромны. Они ведь тоже в юности умели быть экономными! При этом воспоминании мадам Крусе энергично принималась за работу, чтобы отогнать одолевавшие мысли.

Когда их благосостояние упрочилось и они могли считать себя уже богатыми, в одно из воскресений мадам Крусе услышала проповедь пробста Спарре, который теперь стал уже епископом. Он говорил на текст священного писания, который гласил: после смерти человеку не нужно будет ни золота, ни серебра, ни меди.

В эту летнюю пору народу в церкви было мало, и пробст основательно набросился на богатство и богачей. Он, казалось, хотел уж разом на весь год покончить с этой темой и сосредоточил в своей проповеди все, что когда-либо сказано о богатстве в писании: и притчу о двух талантах, и притчу о юноше, у которого было много денег, и притчу о богаче и Лазаре, и притчу о верблюде и ушке игольном!

Те, кто хорошо знал пробста, понимали, что речь его была рассчитана скорее на утешение бедных, чем на то, чтобы огорчить богатых; но в благочестивой душе мадам Крусе эта проповедь оставила неизгладимое впечатление.

Вернувшись домой, она заговорила было на эту тему с мужем, но Йорген заявил, что проповедь ни в какой мере к нему не относится, потому что он не настолько богат.

Жена тут же разъяснила ему, что они уже достаточно богаты, чтобы быть подверженными всем грехам и искушениям, связанным с богатством. И поскольку Йорген, как всегда, не смог устоять в разгоревшихся спорах, он принужден был обещать, что будет не так прижимист.

С этого времени мадам Крусе всегда была начеку и следила за мужем, как только могла. Но у него был свой потайной уголок в темной старой лавке, где долгим трудом по копейке сколачивался капитал и где теперь еще все шло почти так же, как в былые годы. Основное улучшение в поведении Йоргена заключалось в том, что теперь в наиболее прибыльные годы он более щедро жертвовал бедным на рождество и на пасху.