Фортуна

Рассказывая, он увлекался, иногда чувствовал некоторое смущение, но продолжал рассказывать, и смущение постепенно исчезало. Эти долгие часы, которые он проводил с Гретой, рассказывая ей, что он сделал или, в особенности, что он собирался сделать в том или ином случае, — эти часы стали для него самыми ценными. Уже ее присутствие было наслаждением для него, — но и сами эти фантастические рассказы начинали действовать на него умиротворяюще: они несколько вознаграждали его за пустоту и бесцветность его существования.

Постепенно он стал мастером такого рода «сочинительства», а она никогда не уставала расспрашивать его и восхищаться.

Но в собственном доме Абрахаму приходилось делать над собою усилие, чтобы не чувствовать себя чужим. Он был недоволен излишней дружбой Клары и профессора. В развлечениях, устраиваемых Кларой, он участвовал охотно, но совершенно не мог переносить тот стиль ханжества, который Клара почему-то стремилась внести в их быт. В таких случаях он просто уходил из дома.

Чтобы создать самое эффектное развлечение сезона, молодая фру Левдал объединила вокруг себя дам-патронесс благотворительных учреждений. Они вместе задумали блестящий базар с танцами и любительским спектаклем.

С этого времени Клара пристрастилась к маленьким религиозным собраниям дам за чаем и с участием пастора.

Вначале профессор подшучивал над внезапно возникшим благочестием своей красивой невестки, но скоро и он стал смотреть на это иными глазами. Он даже дошел до того, что принял пост председателя «Общества помощи падшим женщинам в приходе святого Петра», пост, от которого консул Вит по некоторым причинам желал освободиться.

Абрахаму было особенно невыносимо видеть, что и отец его принимал участие во всем этом кривлянье. Он хорошо знал взгляды профессора на религию и никак не мог примириться с тем, что старик ученый искренне распевал псалмы, сидя за столом в кругу дам, и аккуратно ходил в церковь, — и даже к причастию, — с Кларой.

Но говорить об этом с отцом он не мог и лишь старался держаться подальше.

Беспокоила Абрахама и неукротимая деятельность профессора, который находил время и участвовать во всех этих обществах и всегда рано утром являться в контору.

Однажды профессор попросил Абрахама подписать вексель.

Абрахам, смеясь, взял перо.

— Если мое имя доставит тебе удовольствие, отец, пожалуйста! Но ведь каждый знает, что у меня нет никакого капитала.

— О, это только ради формы! — сказал профессор и взял бумагу. — Конечно, мое имя значит больше!

— Я думаю! Твое имя — словно фараоновы коровы! Оно проглатывает мое имя, не становясь от этого ни на капельку толще.

— Но твое имя, Абрахам, будет когда-нибудь столь же значительным, как и мое!

— Ах, отец! Я никогда не сумею стать таким коммерсантом, как ты!

— Посмотрим, мой мальчик! — отвечал профессор. И когда Абрахам вышел, он долго сидел, погруженный в раздумье — в тревожное раздумье.

XII

— Господин Кристенсен! Теперь я начинаю серьезно подозревать, что вы работаете против меня!

— Ничего подобного, господин Левдал! Наоборот! Никто так не жаждет прийти вам на помощь…

— На помощь! Благодарю вас; я не нуждаюсь ни в чьей помощи.

— Нет, нет! Вы неправильно меня понимаете: я только хотел сказать, что, принимая во внимание трудное время…

— О, я знаю! Эта ваша idée fixe![11] Кризис! Нет, Кристенсен, этому я не верю.

Разговор продолжался уже целый час, и оба собеседника сильно разгорячились, каждый по-своему. Особенно волновался профессор. Лицо его горело. Он нервно жестикулировал линейкой.

Кристенсен был спокойнее; он только задыхался немного сильнее, чем обычно, и время от времени озирался.

— Ну, словом, господин Левдал, будет кризис или не будет кризиса, одно мне совершенно ясно: «Фортуну» следует ликвидировать, и чем раньше, тем лучше.

Это было так неожиданно, что профессор потерял дар речи и мгновенье сидел с широко раскрытыми глазами.

— Вы шутите, господин директор!

— Нисколько! Наоборот, я полагал, что вы вполне согласитесь со мною; вы ведь должны знать положение лучше.

— Да, конечно. И могу вас уверить, что ни о какой катастрофе даже разговора быть не может. Но я вам вот что скажу, господин Кристенсен! С того дня, как я стал председателем правления и главным директором «Фортуны», вы делали все, что могли, чтобы свергнуть меня, а когда это вам не удавалось, вы пробовали вредить даже предприятию; потому-то вы, являясь на заседание правления, высказывали все свои страхи и опасения и по той же причине личного характера вы сплавили из своего банка все векселя «Фортуны».

— По причинам личного характера? Господин профессор!

— Да! Я это сказал: по причинам личного характера. Вашему чванству претила мысль, что я стал председателем правления после ухода Мордтмана. Вот и все.

Профессор был вне себя и нервно расхаживал взад и вперед по комнате; Кристенсен почесывал нос, чуть-чуть улыбаясь.

— Давайте не будем говорить о причинах личного характера, господин профессор! Лучше было бы встретить несчастье сплоченно. Фабрика — это неудачная затея! Давайте прежде всего согласимся с этим!