Форварды покидают поле

— Гири, бокс, футбол — нерациональное сочетание. Да и чрезмерная нагрузка для твоего возраста. — Он кладет руку мне на плечо. — С такой грудной клеткой и таким затылком тебе место на ковре. Но пока еще рановато. Что ты скажешь о цирке?

— Цирк — это да!

Он смеется раскатисто и басовито.

— Цирк — это да? Нет, дорогой мой, цирк — это алтарь, требующий жертв.

Мне не совсем ясно, при чем здесь алтарь.

— Если ты однажды вышел на манеж — забудь обо всем на свете, всего себя до конца посвяти высокому искусству. Послушайте, юноши, я предлагаю, — и вдруг его голос становится похожим на голос конферансье, объявляющего цирковую программу, — я предлагаю вашему вниманию идею: «Три Тарзана — трио братьев из джунглей, впервые на арене цирка».

Я смотрю на Пауля Самсоновича с откровенным восхищением. Но Санька настроен скептически. Вот свинья!

Извозчик остановился у цирка. Я иду рядом со Степкой, он пытается взять у меня тяжелый чемодан, но пусть выкусит — сам справлюсь. Прохожие бросают на меня завистливые взгляды. Степка шагает рядом, выпятив грудь и высоко подняв голову.

— Черная Маска приглашает нас на алтарь, — шепотом сообщаю ему.

— Он верующий? — разочарованно спрашивает Степка. Я оглядываюсь, не слышит ли нас Пауль Самсонович.

— Вот дурак несчастный! Артисты называют алтарем цирк. Неужели ты даже этого не знаешь?

— Додумались, чудаки! — смеется Степан. — Алтарь…

Мне все равно, как назовут цирк — алтарем или Колизеем. Важно одно: я буду знаменит, и толпы людей будут стоять у входа, чтобы взглянуть на самого прославленного среди трех братьев из джунглей.

— Куда вы пропали? — бежит нам навстречу Санька. — Пошли! — Он ведет нас мимо конюшни, где я успеваю заметить красивых белых лошадей.

В уборной у Анны Ивановны собрались артисты. В парчовых накидках, сафьяновых сапогах, в блестящих диадемах и дорогих ожерельях, они поочередно целуют Анну Ивановну, дарят ей цветы. Из их приветствий узнаю, что Санькина мама уже двадцать лет на арене цирка. Пятнадцатилетней девочкой пришла она на манеж, и с тех пор всю себя отдает на алтарь искусства.

Анна Ивановна растрогана. Она вытирает набежавшие слезы и, пересиливая волнение, говорит:

— Спасибо, милые вы мои. — И целует всех, даже меня, даже Степана. Черная Маска обнимает ее, затем наступает и Санькин черед поздравить мать. Его все здесь знают, знаменитый дрессировщик называет просто по имени, божественно красивая, в королевской короне эквилибристка треплет по ежику, Гуттаперчевый Человек ходит с ним в обнимку. А он хоть бы что… Ему, верно, кажется все обыденным. Зато мы со Степкой теряем дар речи, когда Жанна Либредо представляет нас своим коллегам.

— А вот Вова и Степа — друзья Сани, я их усыновила на сегодняшний бенефис.

— Аннушка, — вдруг поднялся Пауль Самсонович, — ты ничего не сказала об их будущем. Это наши коллеги, скоро вы увидите на манеже троих Тарзанов, диких братьев из джунглей.

Кое-кто рассмеялся. Я, право, не знаю, как себя вести. Степан расплылся в глупой улыбке.

Прозвенел звонок, из коридора донесся хриплый голос:

— Ромбальдо приготовиться к выходу.

Уборная Жанны Либредо сразу опустела. Анна Ивановна повела нас в главному костюмеру. Мрачный, сухонький старичок, похожий на высушенное растение из гербария, встретил новичков довольно холодно.

— Анастас Онуфриевич, — сказала Анна Ивановна, — наряди, пожалуйста, мальчиков пажами.

Вовка Радецкий — паж… Очуметь можно! Степан Головня — паж, разве это лучше? С ума можно сойти!

Несколько минут костюмер оставался неподвижным. Не человек, а мумия из Лавры. Наконец мумия зашевелилась. Анастас Онуфриевич скрылся за ширмой, долго там кряхтел, бурчал, пока появился снова и бросил нам одежду пажей. От нее пахло мышами, нафталином и вечностью. Я мучительно сопел, пока, наконец, удалось напялить непривычное одеяние. Степа после переоблачения не стал выше в моих глазах: его выдавала скуластая рожа…

— Принц с Бессарабского базара! Без точила ты не вызываешь симпатий…

— И ты хорош, факт! Дрессированная свинья в мундире!

За кулисами — ад кромешный. Все куда-то спешат, суетятся, дядя во фраке и котелке заставляет обезьянку прыгать через обруч, униформы тащат огромную клеть, девушка в кимоно возится с собачками, Гуттаперчевый Человек Сидит мрачный под объявлением «Курить только здесь» и сосет трубку.

Знает ли он, сколько удивительных историй из его жизни будоражит наше воображение? Бледное худощавое лицо Бориса Ильича привлекает внимание. Он глядит в одну точку и сосредоточенно думает о чем-то. Подхожу ближе. Ужасно хочется прикоснуться к нему и проверить, есть ли у него кости. Когда я слежу за его выступлениями на манеже, он кажется человеком без костей. До чего гибко его тело, до чего сильны руки, на которых он вращается!

— Чего уставился? — злится Санька. — Пошли гримироваться!

— Правда, у него вся сила в руках? — спрашиваю я.

— Да нет, — отмахнулся Санька, — рука-то у него одна.

— Что-о? — не поверил Степан.