Форварды покидают поле

Саня берет меня об руку и ведет на второй этаж. Теперь я уже чувствую слабость, кружится голова. В ярко освещенной комнате нас встречают Зина и Ася.

— Девушки, его подкололи,— сообщает Саня, пытаясь усадить меня, но я ложусь на койку спиной вверх. Зина и Ася бросаются ко мне. Нужно остановить кровь. С меня стягивают сапоги, снимают ремень и пытаются уже взяться за брюки.

Поворачиваю голову и ловлю настороженный Зинин взгляд. Ася держит в руках бинт и пузырек с йодом.

— Девушки,— прошу я,— выйдите.

— Правильно, Зина, тебе лучше уйти, — советует Ася.

— Почему именно мне?

— Я Вове не мешаю.

Зина решительно отстраняет Саню и подходит ко мне.

— Вова,— говорит она,— ты истечешь кровью, пока мы будем препираться. Что за мещанство? Надо остановить кровь.

— Да, да,— поддерживает Саня,— какой там еще стыд, раз идет речь о твоей жизни.

Если рана не смертельна и я поднимусь, тогда хоть не показывайся девчатам на глаза.

— Зина,— стараясь скрыть боль, стыд и волнение, заявляю я,— пока ты не уйдешь, никого не подпущу.

— Ах вот как! Асе ты доверяешь!

— Ася пусть тоже выйдет.

— Вовочка, в тебе бездна мещанства.

Принесла сюда нелегкая и Степана. Вид у него самодовольный.

— Кого здесь хоронят? — насмешливо спрашивает он.

Разобравшись в чем дело, Степан берет у девушек бинт и йод.

— Свой срам показывать он не станет, факт. Выйдите-ка, девчата, я перевяжу.

— Ты не умеешь, внесешь инфекцию.

Еще и он прется в сестры милосердия! Не выйдет. Стиснув зубы, я так мрачно гляжу на него, что Степан отступает и, открыв дверь в коридор, зовет Дзюбу. Тот появляется, потный и утомленный.

— Все-таки полоснули тебя,— сокрушается он.

Не долго размышляя, Дзюба велит девчатам отвернуться, оголяет меня, обжигает йодом и, накладывая повязку, говорит:

— Рана не ножевая, полоснул тебя тот сукин сын бритвой. Э, значит, она при нем! — И Дзюба поспешно спускается вниз.

Саня помогает мне натянуть штаны, а Степан тем временем развлекает девушек:

— У моего друга самое уязвимое место — пониже спины, факт. Тощие собаки любят то место зубами рвать, урки — ножиками.

Доиграется он сегодня! Зина злится па него, она подходит ко мне:

— Вова, мы с Асей попросим разрешения проводить тебя домой. Надо твою маму успокоить.

Передвигаюсь с трудом. Как добраться на Черноярскую? Едва я ступаю на правую ногу, тело пронзает острая боль.

— Что же делать? — озабоченно спрашивает Саня.

— Обратись в Лигу наций. Там обсудят, факт. Вот что делать.

Степан подходит вплотную ко мне, поворачивается спиной, приседает и говорит повелительно:

— Ложись на плечи!

Я в нерешительности. Степан кладет мои руки себе на шею и взваливает меня на спину.

— А донесешь? — спрашивает Зина.

— Еще надорвется, ведь в нем пуда четыре, не меньше!

— Ничего мне не станется,— хрипит Степан,— я и не такие болванки носил.

Боль усиливается. На лестнице нас встречает Дзюба и показывает лезвие для самобрейки, вправленное в тонкую медную пластинку.

— Вот мерзавец! Зажал между пальцев,— возмущается тренер. — Ребята, Радецкого в поликлинику, ему необходима хорошая перевязка.

Степан начинает пыхтеть. Саня сменяет его, и он, не успев отдышаться, снова принимается за свои дурацкие насмешки.

— Сидеть теперь Вовка никак не сумеет. Сидеть-то ему не на чем. Но самое страшное другое — жрать нельзя.

— При чем здесь жратва? — не понимает Саня.

— Точно говорю, при таких ранениях только пить можно.

Пнуть бы его ногой, шпаном, английским, даже носком! Но Саня уже зовсем запыхался.

— Ну и тяжелый ты, Вовка!

— А дрянь всегда тяжелая,— подставляя спину, заключает Степан.

Устраиваюсь на этой костлявой спине и твердо решаю пропускать мимо ушей его зубоскальство.

В поликлинике с меня бесцеремонно стаскивают штаны и кладут на стол.

— Какой художник так расписал этот трек? — спрашивает усатый доктор, склонившись надо мной.

На вопросы врача лучше не отвечать. Молчи — и все. К этому меня приучил Тоидзе, когда чинил мне кости. Хирургу, как и парикмахеру, легче работать, рассуждая о том, о сем.

Доктор все время ворчит, пока делает мне укол и обрабатывает рану. Домой он велит отправить меня в карете скорой помощи, но она только что выехала па вызов, а пока эта карета, запряженная дохлой клячей, возвратится, можно доползти домой. Степан снова взваливает меня на плечи, благо уже недалеко.

Черный яр сейчас не соответствует своему названию, он весь в белом пуху. Снег лежит еще не почерневший, схоронив под собой ручеек, бегущий по дну оврага, бурьян и крапиву, густо облепившие крутые бока яра. С первых же зимних дней из Черного яра на улицу рвутся злые вьюги. Пусть кругом тишина, нет и ветерка — здесь всегда воет и бесится непогода.

Верхом па Степке я себя чувствую прескверно, на душе тоже невесело — ведь сейчас мне предстоит разговор с мамой. Уж она-то не поскупится на упреки, слезы и причитания:

— Боже, кто мог подумать, что в сорочке родится такой Нестор Махно!

ОВАЦИЙ НЕ БУДЕТ