Фосфор: Таинственное приключение на Искии

Я зашагал вдоль ручья и вскоре дошел до места, где намочил платок; затем я пошел по своим следам и легко нашел полянку.

Первым мне бросился в глаза башмачок, что я срезал накануне с ее ножки; рядом лежал листок бумаги. Я поднял его и развернул. Это было письмо от майора Гаррена, адресованное Эдит и начинавшееся словами «Мое дорогое дитя».

По множеству ласкательных имен нетрудно было догадаться, что он души не чаял в дочери.

В конце он писал, что через несколько месяцев рассчитывает вернуться в Англию. Далее шел постскриптум, гласивший: «Не встречался ли тебе доктор Мортон? Я слышал, что в Кенте такой практикует».

Я сел у берега и глубоко задумался. Внезапно меня осенила мысль: «Возможна ли месть страшнее, чем лишить этого человека единственной дочери?»

Я возвратился домой.

После завтрака я нанес визит своей пациентке. По прибытии меня тепло встретила миссис Мэвис; она провела меня в гостиную, где на диване лежала Эдит.

Мне показалось, что девушка обрадовалась; она вся залилась краской, благодаря меня за спасение и даже не зная, какое наслаждение доставила мне эта услуга.

Опухоль на лодыжке не уменьшилась, чем я втайне был даже доволен, так как нашел предлог некоторое время навещать больную.

В разговоре Эдит заметила:

— Мне кажется, папа знал вашего отца, доктор Мортон. В последнем письме он спрашивал, не встречалась ли я с вами.

— Вполне может быть, — ответил я. — Смутно припоминаю, что он бывал у нас, когда мы жили в Пекхэме.

Мне предложили остаться на ланч. Я принял приглашение и держался со всей любезностью.

День за днем продолжались мои визиты, но наконец всякая нужда в постоянных посещениях отпала — Эдит совершенно выздоровела.

Прошло около двух месяцев, я сделал ей предложение и она согласилась стать моей женой.

Нужно было сообщить об этом матери, которая ничего не знала об Эдит.

Мать была поражена и сперва отказывалась поверить, что я обручился с дочерью убийцы своего отца, как она настойчиво именовала майора.

Но после встречи с Эдит и моих объяснений, заключавшихся в том, что нельзя представить большее наказание для Гаррена, нежели брак его дочери с сыном человека, доведенного до смерти его предательством, она разделила мою точку зрения.

Эдит написала отцу, сообщив ему о нашей помолвке.

Однако я твердо решил, что ничто не заставит меня отказаться от намеченной цели, и подкупил одного из слуг; тот принес мне ее письмо — ведь я понимал, что майор, узнав о нашей помолвке, прибудет с ближайшим пароходом и я навсегда потеряю Эдит.

Я был готов сделать все, что было в моих силах, чтобы этого не допустить.

Мы спешили со свадьбой и вступили в брак через четыре месяца после помолвки. Медовый месяц мы провели в Лондоне, где оставались три недели.

Эти три недели стали ярким оазисом в горестной пустыне жизни.

Мы вернулись в Кент и поселились в доме моей матери.

Эдит написала в Америку; в письме она рассказывала отцу о нашем браке и выражала надежду в скором будущем его увидеть. Я не думал, что он приедет — и я оказался прав.

Мы с нетерпением ждали, но ответа так и не последовало.

Некоторое время спустя мы получили письмо от поверенного майора Гаррена; он сообщал о смерти отца Эдит и о том, что майор, по причине замужества дочери, завещал распределить все свое состояние между благотворительными обществами.

Восемь месяцев я был счастлив, а затем пришла беда.

Моя жена умерла при родах.

Через три дня умер наш малыш.

Я был разбит.

У меня развилось воспаление мозга, и я полгода провел в постели.

Наконец я начал понемногу вставать. Я был тенью себя прежнего, худ и истощен болезнью.

Мать отвезла меня к морю, где мы оставались еще полгода. Затем я вернулся к своей практике.

Но несчастья продолжали преследовать меня — спустя полтора года после возвращения в Кент моя мать (всегда отличавшаяся хрупким здоровьем) умерла от чахотки.

Миновало немногим более двух лет, и вот я потерял все, что было мне дорого в мире.

Со смертью матери я унаследовал ренту, те же пятьсот в год, не зависевшие от моей практики.

Я не мог продолжать жить там, где познал великое счастье и величайшие утраты, и решил отправиться в путешествие, надеясь, что незнакомые места и новые лица хоть немного развеют мою печаль.

ГЛАВА III

Приняв такое решение, я продал практику и я i спустя три месяца после смерти матери, точнее же второго декабря 1882 года, поднялся на борт парохода, который должен был доставить меня в Гавр; через полчаса я увидел, как скалы Дувра тают на горизонте.

Плавание через пролив выдалось ужасным.

Гавр можно назвать самым радостным из норманских портов, и при взгляде на окружающие холмы, людей в прихотливых нарядах, толпы на набережных и в кафе нелегко поверить, что Англия находится на расстоянии всего шести часов пути.

Я нанял камердинера и около месяца развлекался тем, что посещал различные курорты Нормандии.

Затем я уехал Дьепп, посетил Сен-Валери, Фекан и так далее, вернулся в Гавр и оттуда, через Руан и чудесную долину Сены, направился в Париж.

В Париже я оказался спустя месяца два после отъезда из Лондона.