Фосс

По мере того как омертвение последних недель сходило на нет, жилы дряхлого старика постепенно наполнялись чудесной жизнью, и со временем он добрался до плодородных земель, полных травы и воды. Он подошел к озеру, где черные женщины ныряли за корнями водяных лилий. Ему пригрезилось, что женщины эти принадлежат его родному племени, что они обрадуются, будут смеяться и болтать с ним без умолку. Дугалд присел на корточки у края воды, наблюдая, как волосы их струятся меж стеблей лилий и черные груди распихивают белые цветы. Ему ничуть не показалось странным, что молодые сильные охотники племени, выбежавшие из-за стройных деревьев, стуча копьями и палками, сперва отнеслись к нему с презрением, а вскоре поняли, что он исполнен мудрости и достоинства, полученных в долгих и важных путешествиях. И тогда они стали его слушать.

Лишь фрак, превратившийся теперь в жалкие лохмотья, больше не вызывал ни у кого ни малейшего уважения, и самый высокий охотник торжественно оторвал лоскут, на котором держался карман.

Вспомнив про письма белого человека, Дугалд подобрал карман и вынул бумаги. Обрывки фрака упали на землю, и теперь он остался лишь в повязке из коры. Если одежда утратила смысл, к чему утруждать себя обязательствами перед белыми? Молодая женщина с ослепительными зубами подошла очень близко и попробовала на вкус сургучную печать. Аборигенка завизжала и сплюнула.

С большим достоинством и некоторой грустью Дугалд сломал оставшиеся печати и тряс бумагу до тех пор, пока не показались черные буквы. Увидев картинки корней папоротника, воины огорчились. Один из них даже ткнул письмо копьем. В ожидании объяснений люди теряли терпение и раздражались.

— Тут мысли, от которых белым хотелось избавиться, — объяснил путешественник в порыве вдохновения, — мысли грустные, плохие, слишком тяжелые и в любом случае болезненные. Они вышли из белого человека через пишущую палку, прямо на бумагу, и их пришлось унести прочь.

— Прочь! Прочь! — угрожающе подхватила толпа.

Старик сложил листы. С торжественностью того, кто разгадал тайну, он порвал их на кусочки и подбросил. Как они затрепетали на ветру!

Женщины визжали и убегали от плохих мыслей белого человека. Мужчины смеялись. Лишь Дугалд стоял тихий и грустный, пока обрывки кружились вокруг него и усаживались на траву, словно стая какаду.

Потом мужчины взяли свое оружие, женщины — сети, плетеные сумки и детей, и все отправились на север, где в то время года было много зверей и клубней ямса[26]. Старик пошел с ними, конечно, ведь они были его племенем и двигались в нужном направлении. Они побрели по сочной траве, и настоящее совершенно их поглотило.

Девять

Миссис Боннер вся покрылась сыпью то ли из-за особенно влажного лета, то ли из-за нехватки в Сиднее свежих овощей (не то чтобы ей их действительно недоставало), а иногда объясняла свое физическое недомогание (в личной беседе, опасаясь насмешек со стороны семейства) невозможной ситуацией, в которую ее поставила беременность служанки, Роуз Поршен. Та по-прежнему находилась в доме — такая пузатая, такая постыдная… Миссис Боннер называла состояние своей горничной «недуг Роуз». Мириться с ним было столь же невыносимо, как и с собственной беспомощностью.

— Я узнала, — поделилась миссис Боннер с подругой, миссис Прингл, — что некая миссис Лодердейл держит специальное заведение для падших женщин, потом навела справки и выяснила: оно предназначено вовсе не для тех, кто несет в себе, так сказать, материальные доказательства своего падения…

Миссис Боннер поджала губы.

— Даже не знаю, что вам посоветовать, — вздохнула миссис Прингл, которая сама была беременна на вполне законных основаниях и падением бывшей каторжанки ничуть не интересовалась.

— В нормальном семействе, — сетовала миссис Боннер, — ответственность за подобные вещи не перекладывают на плечи одного человека!

— Ах, миссис Боннер, ну разве бывают нормальные семейства? — воскликнула миссис Прингл.

Миссис Боннер это не утешило.

— Дети — маленькие зверушки, думающие только о себе. То ли дело спаниель!

Миссис Боннер опешила.

— Не стану отрицать, детки — прелестные создания, — заключила миссис Прингл, у которой имелось их в избытке.

— Никто и не ждет, что юное дитя даст зрелый совет, — стояла на своем миссис Боннер, — а вот муж — может и должен уметь думать!

— Конечно, должен, — согласилась миссис Прингл, — только ведь муж думает совсем о других вещах. Между нами, миссис Боннер, все эти машины, о которых столько разговоров в Англии, не изобрели бы никогда, если бы не мужчины! Образно говоря, многие мужчины, даже самые достойные, — и сами машины.

— Да неужели, миссис Прингл? — воскликнула миссис Боннер. — Ни за что не заподозрила бы в этом мистера Боннера, хотя он и не думает так, как я, и предложений не вносит никаких.

Миссис Боннер снова приуныла.

— Бремя Роуз несу я одна!

Ах, Роуз, Роуз, всегда Роуз, вздохнула миссис Прингл. До чего же надоедливой бывает миссис Боннер!..

— Мы должны подумать, что можно сделать для несчастной, — сказала добрая подруга, надеясь этим закрыть тему.