Читаем Фотоаппарат полностью

56) Я смотрел, как тает «белоснежка». Я смотрел, как незаметно тает ванильное мороженое под слоем горячего шоколада. Я смотрел на шарик, который еще мгновение назад был совершенно круглым, а теперь медленно растекался симметричными бело-коричневыми струйками. Я замер на месте и следил за их движением, не отрывая взгляда от блюдца. Я не шевелился. Опершись руками о стол, я изо всех сил старался как можно дольше сохранять неподвижность, но все равно ощущал, что и в моем теле тоже происходит похожее движение.

57) Мы вышли из кафе и вернулись в гостиницу. Я засунул руки в карманы пальто и шагал, опустив голову, вдавливая ноги в мостовую, чтобы город ушел под воду. Каждый раз, спускаясь по лестнице, я незаметно спрыгивал с последней ступеньки на обе ноги и предлагал Эдмондссон, которая спускалась за мной, делать то же самое. Поскольку город погружается на тридцать сантиметров за тысячелетие, объяснял я, то есть на три миллиметра в год, то есть на ноль запятая ноль ноль восемьдесят два миллиметра в день, то есть на ноль запятая ноль ноль ноль ноль ноль ноль один миллиметра в секунду, а значит, есть надежда, что хорошенько нажимая на мостовую при ходьбе, нам удастся внести свою лепту в затопление города.

58) Мы сбились с дороги. Заблудились в городе. Эдмондссон ждала меня в центре маленькой площади, а я бродил вокруг, углубляясь в каждую из отходящих от нее улочек, чтобы найти какое-нибудь знакомое место. Безуспешно. Устав от этой бесконечной прогулки (а солнце уже садилось), мы решили возвращаться на вапоретто. Пока Эдмондссон покупала билеты в павильоне станции, я подошел посмотреть на висевший на стене план города. Дама сбоку от меня водила рукой по карте, ее указательный палец медленно двигался по одной из улиц. Я злился, из-за нее мне было ничего не видно. Я легонько постучал ее по руке.

59) Мы поужинали в ресторане неподалеку от гостиницы. Вернувшись в комнату, я лег на кровать, не снимая пальто. Заложив одну руку за голову, я неспешно курил. Я смотрел в потолок. Эдмондссон сидела напротив меня. Несколько раз мы пытались продолжить разговор, который вели за ужином, но беседа не клеилась. В ресторане, когда Эдмондссон сказала, что надо бы заказать билеты, я ответил, что это ни к чему. Мне не хочется возвращаться в Париж. Нет, и все (я был непреклонен).

60) На следующий день я, скажем так, не выходил в свет. Читал «Мысли» Паскаля (к сожалению, на английском, в карманном издании, которое я подобрал на столе в баре).

61) Я довольно редко видел Эдмондссон. Она почти не бывала в гостинице. Мы вместе обедали в гостиничном ресторане, а после обеда шли в бар выпить кофе и, сидя рядом на высоких табуретах, болтали о том-о сем. К примеру, Эдмондссон рассказывала мне, как она провела первую половину дня. Потом я поднимался к себе в номер, а Эдмондссон исчезала до вечера. Иногда она уходила еще раз после ужина. Так, однажды она была на концерте в церкви, где исполняли музыку Моцарта и Шопена.

62) Играя в дротики, я был спокоен, расслаблен. Я чувствовал, как успокаиваюсь. Пустота захватывала меня постепенно, и я погружался в нее до тех пор, пока в моем сознании не исчезали последние остатки напряжения. Тогда молниеносным движением я отправлял дротик в мишень.

63) Я купил в газетном киоске пачку почтовой бумаги и, усевшись у себя в комнате за круглый стол, разделил лист на две колонки. В первую я вписал названия пяти стран: Бельгия, Франция, Швеция, Италия и Соединенные Штаты, а рядом, во второй, приписал результаты моих партий в дротики. После этой первой, отборочной стадии, я устроил встречу между двумя командами, набравшими максимум очков. В финале Бельгия встретилась с Францией. С первой же серии бросков мои соотечественники, собравшись с силами, с легкостью обыграли неумех-французов.

64) В картинах Мондриана мне нравится неподвижность. Ни один художник не подбирался настолько близко к неподвижности. Неподвижность — это не отсутствие движения, а отсутствие любой возможности движения, неподвижность мертва. Живопись, как правило, неподвижной не бывает. Ее неподвижность, как в шахматах, динамична. В каждой клетке заключено потенциальное движение, возможность движения. У Мондриана неподвижность неподвижна. Может быть, как раз по этой причине Эдмондссон Мондриана ни в грош не ставит. Меня он успокаивает. С дротиком в руке я смотрел на мишень, висящую на дверце шкафа, и думал, почему эта мишень напоминает мне не о Джаспере Джонсе, а об Эдмондссон.

65) Кошмары у меня были четкие, геометрические. Схема всегда была простенькой, но неотвязной: например, спираль, которая меня засасывает и уносит с собой, или прямые линии у меня перед глазами, которые я перетасовываю, заменяя один отрезок на другой, чтобы сделать их еще прямее, и так без конца. За несколько дней я так много играл в дротики, что ночью на поверхности моего сна неотвязно проступало изображение мишени.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза