Фотоаппарат

Выйдя из кафетерия и оказавшись в длинной стеклянной галерее, я пошел по направлению к музею и толкнул какую-то дверь, очень тяжелую с автоматической защелкой и круглой ручкой. Она вела в неосвещенный коридор, откуда поднималась лесенка, а сбоку была устроена бетонная дорожка, чтобы возить по ней музейный скарб. Оглядываясь, я сделал еще пару шагов и увидел котельную. В ней было сумеречно, стены и потолок сплошь покрывали трубы разных размеров — толстые и круглые, коленчатые, по ним текла горячая вода; тонкие, медные, прерываемые контрольными кранами, счетчиками и приборами для измерения давления. К стенам были привинчены огнетушители разных размеров и прочие средства борьбы с огнем, все разного фасона и, очевидно, собранные из разных мест: намотанные на барабаны пожарные рукава, широкие, скроенные из сурового полотна; кислородные баллоны; маски и даже одни носилки, вертикально прислоненные к стене. Я развернулся и, преследуемый гулом котельной, зашагал обратно в поисках двери по узкому бетонному коридору, освещенному тусклыми неоновыми лампами, в свете которых особенно тревожно выглядели бронированные будки, торчавшие через каждые десять метров и выразительно извещающие прохожего о том, что здесь опасно — на рисунке был черный зигзаг и неподвижный человек, асимметрично распростертый на земле. Наверное, я заблудился (если только сам указатель к этим туалетам не врал). С тех пор, как я вышел из кафетерия, я не встретил ни души и только сейчас, поднявшись в потемках по ступенькам, ища проход в музей, заметил на пересечении коридоров кабинку сторожа — она была пуста, на стуле висела куртка, на столе лежала забытая газета. Под потолком шел ряд видеомониторов, где быстро сменялись изображения залов, расположенных этажом выше. Видно было плохо, картинки расплывались, сейчас они показывали застывший черно-белый кадр подземного паркинга, на мониторе мало что можно было разобрать. Я постоял перед пустой кабинкой, рассматривая сероватые экраны, в которых взад-вперед расхаживал какой-то посетитель, он молча двигался внутри засыпанного белыми крупинками пространства, раздваиваясь, умножаясь и воссоединяясь сам с собой только во время остановок у картины. Сами картины на экране казались крошечными, и к тому же изображение было недодержано из-за яркого света в залах — ни на одном из мониторов, развешенных в кабинке, я не смог узнать ни одного знакомого холста. Но, продолжая напряженно вглядываться, я вдруг обнаружил, что вижу полотно, с которого, собственно, и началось мое исследование: портрет Карла V работы Кристофа Амбергера.

Я, разумеется, не мог подробно рассмотреть черты Карла V на экране, и не знал точно, что именно вижу сейчас, и чем обязан образу картины, запечатленному в моем мозгу, изображению точному и, безусловно, достойному доверия. Я закрыл глаза, и вот в пустом подвале музея живописи в Далеме моему внутреннему зрению явился император Карл V. Он слегка нагнулся в своей деревянной раме, взялся за нее руками и смотрел спокойно и уверенно; на подбородке пробивалась борода, легкая, негустая, почти неощутимая, как пух. Его лицо было гладким и молодым, он оказался юношей, этот великий император, кожа на лбу и на щеках покрылась бледными, почти белыми пятнами, чешуйками, краска кое-где слоилась, лак трескался, на лице образовались тонкие, еле заметные разрезы. Я открыл глаза и снова повернулся к монитору, на котором постепенно рисовались мои собственные черты, отражение моего лица в центре кругов, медленно расходившихся по экрану.