Фотограф смерти

Дашка обратила, хотя все равно ничегошеньки не поняла. След как след. На песке такие же остаются.

– Подошва идеально соответствует отпечатку. Следовательно, и рисунку твоей ноги. Причем как на правой, так и на левой туфле, – Адам поставил испачканную обувь на стол. – Сделана поправка на факт естественной асимметрии стоп.

– Он шил туфли для тебя, – подвел черту Артем. – Не угадал размер, а… не знаю. Слепок сделал! Отпечаток получил! Еще как-то выпендрился, но эти туфельки – твои.

– Спасибо, я поняла.

И прочувствовала до мурашек под кожей.

– В нашем городе я знаю лишь одного человека, работающего с обувью, – Адам прикрыл веки. – Я поговорю с ним.

Вряд ли разговор что-то даст. Поклонничек Дашки не настолько туп, чтобы оставлять горячий след.

– Наличие повторяющегося элемента во всех эпизодах свидетельствует о важности данного элемента в системе координат субъекта. Следовательно, именно элемент является ключом к пониманию мотивов и прогнозированию его действий.

Это он о чем? На невысказанный вопрос Артем ответил по-своему: взял фотографию и повернул к Дашке.

– Не знаю, как там с координатами, но найти этого урода надо.

Тут Дашка согласилась с Артемом. И подумала, что, возможно, искать не придется, что урод рядышком стоит, наблюдает за реакцией. Он ведь не просто так, по доброте душевной, подарочки дарит, ему любопытненько на Дашкины мучения посмотреть, но вот она, назло всем, мучиться не станет.

– Найдем, – Дашка улыбнулась широко, как могла. – Обязательно найдем.

Прямо сейчас поисками и займется.

Откуда Адам начать просил? С девочки? С биографии?

Двумя часами позже Дашка стояла во дворе и, запрокинув голову, смотрела на крышу. Та терялась в ярком солнечном свете, и в глазах скакали сине-красные круги. Они долго не отпускали Дашку, расплываясь уже по асфальту.

Дашка терла глаза и сквозь разноцветное марево пыталась разглядеть следы недавней трагедии. Асфальт как асфальт, с трещинами и сухой желто-зеленой травой.

Кроме дома, крыши и травы во дворе имелось еще множество объектов, к примеру крупнотелая женщина с выжженными до белизны волосами. У ног ее стоял пластиковый таз с бельем, на шее виднелось ожерелье из прищепок. Женщина действовала неторопливо. Она наклонялась – короткий халатик ее задирался, обнажая белые бедра, – извлекала жгут белья и встряхивала. Жгут расправлялся в тряпицу – наволочку, простыню или же растянутую майку, которая повисала на веревке. Пара прищепок завершали действо. И женщина тянулась за следующим жгутом.

– Здравствуйте, – сказала Дашка. – Скажите, вы ведь здесь живете?

– Ну?

Дашка решила, что ответ утвердительный.

– Тогда вы, наверное, знакомы с Анной Кривошей.

– Анютку? Анютку знаю. – Женщина глянула на Дарью с явным интересом и, пересадив последнюю прищепку на разноцветное платье, предложила: – Прогуляемся?

Гуляла она, как была, в красном халате и домашних тапочках. На тапочках сияли пайетки, а шею дамы змеей обвивала золотая цепь с дешевым пластиковым кулоном.

– И Тоньку знаю… – сказала она, выбравшись из двора. – Они пару лет как переехали. Я аккурат под ними живу. В первый вечер затопили…

Из кармана халатика появилась сигарета, длинная, тонкая, соответствующая образу.

– Ну так и познакомились. Тонька мне сразу деньги совать стала, хотя ж ее вины и не было, если разобраться. Трубу прорвало. А кто виноват, что трубу прорывает? Кто виноват?

И спустя годы этот вопрос продолжал волновать даму.

– Лолка я, Лолита, – с достоинством произнесла дамочка и, оскалив белые керамические зубы, кинула: – Мамочкой работаю. И чтоб ясно было, говорю с тобой только из-за Тоньки.

– Спасибо.

Лолита повернулась и пошла по натоптанной тропе, пересекавшей жиденький газон. Трава росла клочьями, то тут, то там блестели фантики и осколки стекла. А под кустом жимолости Дашка приметила выводок бутылок.

– Он ее в дурку упер. Сказал, что так лучше. Хрена. Она его боялась.

– Кого?

– Муженька бывшего.

Кусты расступились, явив крохотную лавочку: широкая доска на двух пеньках.

– Это еще батя мой сделал, – с гордостью в голосе произнесла Лолита. Места на лавочке для двоих было маловато, и Дашка осталась на ногах. Лола же, вытянув полные, но не утратившие красоты ноги, заговорила:

– Сначала мы так… ну, привет-пока. А потом я приболела… да нет, не то чтоб приболела. Наши терки. Попало мне. Избили так, что дышала еле-еле. А к врачу не пойдешь. И девки, твари, разбежались. А Тонька пришла… выходила… и ничего. Другие-то брезгуют с такой, как я… честные больно. А Тонька – никогда ни словечком. Понимала. Как-то я сама разговор завела, не хотела непоняток. Она меня послушала и говорит: не судите, мол, и судить вас не станут.

– Не судимы будете, – поправила Дашка.

– Точно. Сечешь. Так вот… про что я хотела?

Глаза Лолиты, обведенные лиловыми и желтыми тенями, были пусты.

– Про мужа хотела… видела его раз. Случайно. Он на площадке под квартирой терся. Я шикнула. Ну мало ли… чужой-то. А он ничего, спустился этажом ниже. Вечером Тонька появилась. Белая. Трясется. Несет чушь какую-то, что теперь все. Про какую-то Анькину фотографию. Хрень, правда?