Фотография из Люцерна

– И, конечно, вы задавались вопросом, чем вызваны ваши чувства?

– Совершенно трансцендентное чувство, когда звучит его музыка. Однако при чем здесь Вагнер? Вы сравниваете Вагнера и Кокошку?

Лу качает головой:

– Конечно нет, но в произведениях Кокошки есть нечто особенное. Как и все великие творцы, он выражает себя особенным образом. Как Вагнер, который не похож ни на какого другого композитора, узнаваем. Так и Кокошка. Его работы не похожи на картины других художников. Это же касается полотен Шиле и Климта.

– Эти, по крайней мере, умеют рисовать! Хотя мне отвратительно то, что они изображают!

– А если обойтись без слов вроде «воротит» и «отвратительно»?

– Возможно, я плохо объясняю. В их работах – распад и тлен. Даже когда они пытаются изображать нечто жизнеутверждающее, работы уродливы, поскольку касаются мерзких вещей. Голые, искаженные судорогой тела! Скрученные конечности! Я сделал то, о чем вы просили: я сходил на их выставки. А потом отправился в Императорский музей истории искусств – успокоить нервы и очистить зрение. По сравнению с тем, что выставлено в музее, экспонаты этих «прогрессивных» галерей – просто мусор.

– Ну, у вас явно сформировалось определенное мнение. Как и у меня. Я смотрю на ваши акварели и вижу, что художник отображает не суть предмета, а его поверхность. Церкви, домики, мостовые… Рисовано тысячи раз!.. В этом нет, разумеется, ничего плохого – но какое это имеет отношение к сути вещей? А современные художники исследуют именно ее. Появление в нашей жизни фотографии заставляет художников смотреть глубже. Я убеждена: искусство двадцатого века будет базироваться именно на таком видении. Художники увлекут нас в глубины подсознательного, откроют новые пути. Психоанализ, который я сейчас изучаю, – как раз попытка такого взгляда внутрь, чтобы понять побуждения, делающие нас теми, кто мы есть. Что скрывается за нашими фантазиями? Какие внутренние конфликты выводят нас из равновесия? А ведь они порой могут причинить реальный вред. Великие художники современности тоже хотят это понять.

Молодой человек широко улыбается:

– Вам нравится наш разговор?

– О, да! Обожаю разговоры об идеях!

– Да, и я.

– Так что, хотя мы не сходимся в оценке отдельных художников, это нас объединяет, верно?

Лу демонстративно морщится, услышав такое предположение.

– Вы ведь знали Ницше. – Юноша не спрашивает – утверждает. Лу настороженно кивает. – Не обижайтесь. Всем известно, что вы были знакомы. И та фотография…

Она вздрагивает.

– Прошу вас, давайте сменим тему! За прошедшие тридцать лет я чего только не наслушалась! Особенно в свете того, что Фриц позже написал: «Когда собираешься к женщине, не забывай кнут». – Она фыркает.

– Да, я очень хорошо вас понимаю. Но Ницше вызывает у меня такое же благоговение, как Вагнер. Я знаю, что у них были сложные отношения, читал в вашей книге о Ницше. – Молодой человек пристально смотрит на Лу. – Я раздобыл себе экземпляр, и после нашей встречи перечитал дважды; уверен, что еще не раз прочту. Книга вроде бы о Ницше, однако про ее автора тоже многое становится понятно.

Как и во время предыдущей встречи, Лу начинает испытывать неловкость. Какая-то дорога с односторонним движением: он столько обо мне знает, а я о нем – ничего.

Собеседник будто не замечает ее дискомфорта.

– Вагнер, Ницше – это великие люди. Величайшие за последнее столетие.

– Безусловно, Вагнер великий композитор, а Ницше – великий мыслитель. Тем не менее, я не назвала бы их «величайшими людьми». С человеческой точки зрения, они глубоко порочны.

– Гениев нельзя судить обычными мерками. Они вправе жить так, как им нравится, они сами создают правила.

Вот теперь Лу раздражена. Какой неприятный юнец! Однако настойчивый, вот уж в чем не откажешь.

– Боюсь, что не могу с вами согласиться, – говорит она. – Вы рассуждаете так же, как сам Ницше. Поверьте, порой он был совершенно омерзителен. – Лу издает короткий смешок. – Вы идете на оперу Вагнера и мечтаете: «Вот если бы мне познакомиться с этим великим композитором, поговорить с ним». А я ведь его знала, как и многих других. Допустим, вы познакомились. И что вы увидите? Что он нескладный, что у него плохие зубы, что он не умеет вести себя за столом. Вечно перебивает, а уж если беседа хотя бы на миг ушла в сторону от обсуждения его гениальности и его достижений, сразу начинает скучать, отвлекаться и закатывать истерики. Вы просто не представляете!

Ее собеседник опускает глаза.

– Простите. Мне не следовало начинать разговор о Ницше. Я настолько восхищаюсь этими людьми, что совершенно забываю, что они оба, возможно, были неприятны в личном общении. Вы хорошо знали Ницше, пережили по его вине много страданий. Разумеется, ваши впечатления куда более важны, чем мои юношеские восторги.