Фотография на память

— Ну-у… — он посмотрел в зыбкую темноту потолка. — Я хомяк, я не люблю твоих друзей, я не люблю твой образ жизни, хотя и мирюсь с ним, я гнусный тип, в голове у которого одни деньги и который жмет их, как может. — Он вздохнул. — В общем, наверное, за это. Или нет, за это, наверное, не любят.

Алька фыркнула.

— Это правда и не правда, — ее губы коснулись его шеи. — Ты, конечно, хомяк, Вадька. Но я чувствую и другое. В тебе есть что-то доброе, волшебное, огромное…

— Ага, загнанное в хомяка.

Новый поцелуй.

— Ты не смейся, я же вижу. Только ты будто боишься этого в себе.

— Будешь ко всем добрым — по миру пойдешь.

— Вот! Вот такими словечками и отпихиваешься. А оно в тебе есть. Я серьезно.

Алька легла на него вся.

Они соприкоснулись носами. Алькин глаз загадочно поблескивал, поймав блик луны в оконном стекле.

— Не знаю, как там насчет чего-то огромного, — с шутливой угрозой произнес Вадим, — но доброе и волшебное сейчас тобой займется.

— Черт! — радостно сказала Алька…

— Дядя, дядя!

Вадима ущипнули за щеку.

— Что?

Он открыл глаза.

В комнате было светло. Олежек, в шортиках и желтой рубашке с синими корабликами, смотрел на него, склонив голову к плечу.

— Ты больной, да?

— Почему?

— А зачем воздух целуишь?

Детская рука легла Вадиму на лоб. Олежек нахмурился, изображая, видимо, какое-то светило медицины из телевизора.

— Лоб теплый, — сказал он раздумчиво.

Вадим улыбнулся.

От легкого движения "раскладушка" запела на разные пружинные лады.

Олежек погрозил пальчиком:

— Нельзя!

— Олег! — донесся голос Скобарского. — Тебе грушу или яблоко?

— Грушу! — закричал мальчишка.

— Ну так иди.

— Хорошо!

Олежек выбежал из комнаты.

Брошенный на произвол судьбы больной с теплым лбом стянул плед и сел. На душе было тихо и спокойно. И странно.

Почему-то казалось, что что-то произойдет. Сегодня. Завтра. Скоро. Алька, ты снилась мне.

— Вадим, встали уже?

Заглянувший в комнату Скобарский казался помолодевшим. Он почти не сутулился. И в глазах его было совсем другое.

Надежда.

— У меня есть три яйца, — сказал он. — Будете яичницу?

Вадим кивнул.

Они позавтракали. Скребли вилками из одной сковороды. Олежек хлебал пюре. Затем Скобарскому позвонили, и он вышел в прихожую.

— Нет, уже не продаю, — услышал Вадим, — да, снимайте… извините, я сам не думал… да, наверное, это не очень порядочно…

Олежек придвинулся к Вадиму:

— Дядя, а вы у нас насовсем?

— Нет, — сказал Вадим. — Но я буду вас навещать.

Скобарский мелькнул в проеме, прошел в комнату и вернулся.

— Вадим, это ваше? — на ладони у него лежала фотография.

Вика. И вид с крыши.

Выпала? А остальные? Побледнев, Вадим схватился за карман рубашки. Пуговица была расстегнута, но четыре других снимка были на месте.

— Извините.

Он взял фото у Скобарского.

— Ваша э-э… девушка?

— Нет, — смутился Вадим. — Так. — И по какому-то наитию спросил: — А вы не знаете, откуда могли снимать?

Взгляд Скобарского стал ироничным.

— Вы детектив, Вадим?

— В каком-то роде.

— Как все таинственно, — Скобарский поднял фото к глазам. — Интересная девушка. Странноватая. А насчет откуда… — он прищурился. — Видите церквушку?

Вадим привстал.

— А я? А я? — сполз со стульчика Олежек. — Я тоже хочу!

Он требовательно протянул вверх руки.

— Ох, горе мое… — Скобарский с улыбкой поднял ребенка.

Фотографию изучали в шесть глаз.

— Вот смотрите, Вадим, — сказал Скобарский, — церковь находится на улице Космонавтов…

— Здесь? — спросил Олежек, указав пальчиком.

— Нет, у нее крыша желтенькая. Ага, — кивнул Скобарский ребенку. — А перпендикулярно Космонавтам идет Гагарина, она как раз виднеется. Высота приличная, а на Гагарина, насколько я помню, всего две двенадцатиэтажки. Одна углом в конец улицы повернута, а другая — на Космонавтов, понимаете? И это, получается, что со второй и снимали, иначе бы ее угол обязательно в кадр вполз. Вот.

— Спасибо, — сказал Вадим, принимая снимок и пряча его в карман. — У вас есть с кем оставить Олежку?

— Да. Если ненадолго.

И пока Скобарский суетливо переодевался, искал носки, звонил соседке, пока соседка, толстая сердобольная пенсионерка в платье и пуховом платке, слушала его наставления, кивая каждому слову, у Вадима было время подумать.

Он стоял в прихожей, у вешалки, на которой среди прочей одежды висела короткая детская курточка с капюшоном и мысленно повторял: двадцать второе.

Двадцать второе.

Если фотографии не случайны, то у него остается еще три дня. Наверное, и Вике, и мальчишкам тоже необходима помощь.

Денег у него, правда…

Но пусть Скобарский связан с квартирой. Тогда все остальные тоже связаны с тем, что отразилось на снимках. Вика — с крышей. Егорка и Вовка — с пожаром. Или, скорее, с пожарищем. Непонятный "телефон спасения" — с рекламным щитом и остановкой.

Мутный вот снимок — к чему?

Впрочем, он все равно был последний. Как-нибудь и с ним разберемся. Кто-то там где-то там у окна…

— Вадим.

Скобарский, намотав шарф на горло, тронул его за локоть.

Одетый в темно-серое простенькое пальто, слегка согнувший ноги, он походил на скромного провинциального учителя. Не очень устроенного в жизни.

А еще чем-то — на доктора из мультфильма "Верните Рекса".