Фотография на память

Он вздохнул. Провел по крыше инспекцию. Все шесть люков были закрыты. В дальнем конце обнаружился ящик с инструментами, видимо, давно забытый коммунальщиками. Ни птиц, ни надерганного с подмышек пуха.

Осторожно заглядывая вниз, убедился, что никто еще не прыгал — ни "скорой", ни толп, ни распростертой на асфальте фигурки.

Успел. Теперь ждать.

Он перенес несколько найденных у бортиков рулонов унифлекса в угол, навалил их горкой и спрятался за ними.

В темноте сойдет.

Холодно не было. В небе закручивались облака и мелькали точки птиц. Крапало мало, будто из худой брызгалки.

Хмыкнув, Вадим подумал, что уже вполне созрел как сумасшедший: уверовал в снимки с будущей датой, забрался на крышу чужого дома, караулит.

А девчока возьмет и не появится.

Это ведь еще надо как-то ключи заиметь. Да и мало ли мест…

Алька моя, Алька! Алечка…

Глаза закололо влагой, Вадим со свистом втянул воздух, сел, потирая ушибленный от резкого движения локоть. Ничего, там, в конце, чудо.

Там. Чудо. В конце.

Он повторил это вслух. И обнаружил, что не верит, нет. Знает. Так и будет. Чудо в конце. И девочка Вика заберется на крышу, чтобы спрыгнуть с нее, а он ее остановит.

Потому что по другому уже никак.

Вадим достал телефон и набрал номер.

— Вадим? Вадим, у вас все хорошо? — задребезжал в трубке взволнованный голос Скобарского. — Ответьте, Вадим!

Вадим зажмурился.

Тепло. Вроде бы второй день знаешь человека, но он уже тебе как родной. Бывает ли так?

Тепло на душе.

— Да, у меня все в порядке.

Голос дрогнул.

— Вадим, вы не скрывайте от меня ничего, — беспокоился Скобарский. — Вы мне теперь как сын!

— Нет, все хорошо, честно.

Он отключился.

В горле стоял ком. Телефон в карман куртки попал только с третьего раза. Лицо свело, стиснуло, и Вадим обнаружил, что никак не может прекратить улыбаться. Держи дрожащими пальцами, не держи — разъезжаются губы.

Нервное.

"Как сын". Дмитрий Семенович, что же вы? Зачем вы? Не нарочно убили. В сердце. В тайный стыд. В убогую память. Снова.

Тут себя не простить…

Поздний ребенок. Пестуемый. Любимый. Потакаемый. Чего Вадимчик хочет? Что Вадимчик любит? А маму поцелует?

Ну, беги-беги.

И Вадимчик побежал. И забыл, вынул из души. Жизнь в ярких красках закрутила, завертела, поцеловала взасос.

Он попытался вспомнить и не вспомнил, когда родители переехали.

Зачем в деревню? Почему? Продали "однушку", отдали Вадиму половину денег и уехали — то ли к сестре отца, то ли к сестре деда. Он не был там. Вернее, был, уже после, заходил перед тем, как идти на кладбище.

Серый бревенчатый крепкий домик. Половички. Две застеленные кровати. Ходики с гирьками, и одна провисла чуть не до пола.

В центре старенького серванта — его, Вадимова, фотография.

Стыдно. Он зажмурился, стуча пяткой в бортик. Потом затих. Родители встали за сомкнутыми веками: мама, полноватая, с толстыми, больными ногами, с нелепой заколкой в так и не поседевших волосах, худой, в противоположность ей, отец, в клетчатой рубахе с подвернутыми до локтей рукавами и шляпе-"пирожке".

А лиц нет.

Только у отца ловится розовая, бритвенно-тонкая, ползущая вправо ухмылка. И в этой ухмылке вся правда о нем, Вадиме. Противная, грубая, уродливая.

Забыл, сын?

Вадим запахнулся в куртку, сжался. Холодно. Выдуло все тепло. Алька, Алька, что мне делать?

Снимки мялись в кармане.

Небо темнело. Солнце жертвенно-красным вымазало подбрюшье далеким облакам. Шумела вентиляция. Снизу долетали автомобильные гудки.

Хлопнули крылья — шальной голубь приземлился на бортик метрах в трех, покрутил головой, опасливо косясь бусинками глаз, и пропал.

Вадим навалился на унифлекс, осматривая крышу.

Никого. Если сегодня Вика не появится, наверное, придется дежурить и завтра. А завтра — двадцать третье.

А там мальчишки еще.

Он вздохнул. Алька, знаешь, я схожу с ума.

Мне легко и страшно, и больно, и светло; и жутко, какой я есть, и все перемешалось в душе, ломая меня прежнего.

Или исправляя меня?

Он незаметно задремал. В череде смутных видений мелькали полуголые хохочущие палачи и люди в тряпках, висящие на дыбе, кого-то снимали старинным фотоаппаратом с "гофрой", рвалось вверх с подставки магниевое облако, бесконечный строй дорогих костюмов в "елочку" падал с поребрика в пустоту.

Спины, спины, спины…

Проснулся Вадим рывком. Кто-то стоял совсем рядом, по ту сторону рулонов. Стоял неподвижно, темной тенью на фоне более светлого неба.

Ухо уловило чужое дыхание.

— Ну вот и все, — сказала тень, всхлипнув. — Вот и все.

Она качнулась и приподнялась, шмыгнув носом.

Страх резкий, жгучий, вымораживающий (сейчас прыгнет!), заставил Вадима уцепиться пальцами за край бортика.

— Эй, — хрипло проговорил он, — ты это…

Тень взвизгнула.

— Блин, ты кто?!

Вадим с облегчением заметил, что она соскочила с края обратно на крышу. Не упала, не соскользнула вниз от его слов. Ох, дурак, дурак, сейчас бы, испугав, бился в бетон головой.

Он сглотнул.

— Ты что, следил за мной? — тень приблизилась и пнула рулоны. — Кто ты такой? Тебя Дюша послал, да?

В ее голосе слышались злость и слезы.