Фотография с прицелом (сборник)

– Отвечаю. Родители, братья, сестры, жены, друзья, любовницы… Мне продолжать? Я понимаю, затея сумасшедшая, но ты сам сказал, чтоб от фонаря. Знаешь, Паша, есть такая криминальная пословица, очень мудрая. Я сотни раз убеждался в ее неотразимой справедливости!

– Ну?.. – Пафнутьев устало вздохнул.

– Я понимаю, сию пословицу ты никогда не слышал, но сейчас, вот в эту самую секунду я тебе ее произнесу. И ты вздрогнешь, Паша! Ты будешь потрясен.

– Я готов к самому страшному.

– Пословица такая. Следы всегда остаются! – свистящим шепотом проговорил Худолей.

– Да, мысль, конечно, свежая.

– Понимаю, – с горечью проговорил Худолей. – Ты, конечно, сразу подумал про отпечатки пальцев на окровавленном топоре.

– А ты?

– А я о том, что следы преступления навсегда остаются в душе злодея, в его психике, характере. Помнишь, как мы узнали убийцу по отпечатку задницы? Он целый час поджидал свою жертву на парковой скамейке, и его задница запечатлелась на ней. Помнишь, у него были разные ягодицы? Одна обильная такая, а вторая тощеватая.

– Так что там с перепиской?

– Паша, это же не заскорузлый маньяк какой-то, а вчерашний школьник. Ты же сам этим убийцам поставил диагноз. Плохая водка, дурные слова. Не может такого быть, чтобы ни один из них за десять лет ни разу не сорвался в письме на неосторожное словечко, хмельное признание, запоздалое сожаление.

– Худолей, ты представляешь, какая это работа? Мы с тобой до пенсии будем ковыряться в этих письмах!

– За неделю управимся. Раздадим студентам юрфака по десять писем на личико, пусть ищут. Им забава, а у нас улики на столе.

– А знаешь, в этом что-то есть, – неуверенно пробормотал Пафнутьев. – Только нынче письма-то не очень хранят.

– Паша, если их мамашки десятилетиями поношенные курточки проветривают…

– Все, Худолей, остановись. Сдаюсь. Только мне не понравилось слово «мамашки». Уж больно оно пренебрежительное какое-то.

– Пусть убийц не воспитывают, – ворчливо ответил Худолей. – А то ишь, надежда у них, опора в старости. А другие даже холмика могильного насыпать не могут, цветы принести некуда. Вон Евдокия по ночам с мертвой дочкой разговаривает.

– Ладно, Худолей, будь по-твоему. Назвать твою затею блестящей я, пожалуй, не смогу. Уж слишком она громоздкая какая-то. Но у нас нет другой.

– Тогда давай назовем ее выдающейся, – нашелся Худолей.

– Пусть будет так, – без особого восторга согласился Пафнутьев.

Утром в служебном коридоре Пафнутьев увидел Евдокию Ивановну, явно поджидавшую его. Она сидела на жесткой деревянной скамье как раз напротив кабинета.

– Доброе утро, Евдокия Ивановна! Давненько не виделись. У вас все в порядке?

– Хороший вопрос! – заявила женщина, проходя в дверь, которую распахнул перед ней Пафнутьев, и спросила: – Как съездили, Павел Николаевич?

– Вернулся, вот уже и хорошо. А у вас как? Есть какие-то новости?

– Ваше возвращение – главная новость. Доставили убийцу?

– Ох, Евдокия Ивановна!.. Зайцева я доставил. А убийцей его может назвать только суд.

– И я могу. Курточка помогла?

– Сработала курточка. Кстати, а как она у вас оказалась?

– Да выпросила я ее у соседки, пообещала вернуть. Сказала, что покрой хочу срисовать, вот она и поверила.

– Точно поверила?

– А какая разница? Дала ее мне на неделю, вот и ладно.

– Значит, с курточкой вы засветились, – тихонечко, как бы про себя пробормотал Пафнутьев.

– Это плохо?

– Да, не хотелось бы. Но теперь-то уж что говорить.

– Она вам еще нужна для дела-то?

– Теперь я без нее никуда. Она мне не просто нужна, а каждый день необходима.

– Ладно. – Женщина беззаботно махнула рукой. – Дело соседское, разберемся. Что-нибудь придумаю, не впервой.

– Вы только мне об этом скажите. Тут осторожнее надо действовать. Я этой курточкой Зайцева хорошо прижал.

– Вертелся?

– Да просто в шоке был.

– Значит, убийца все-таки он.

– Похоже на то.

– Что-то вы все осторожничаете, Павел Николаевич.

– А мне иначе нельзя, Евдокия Ивановна. За мной государство стоит.

– Если государство за спиной, то можно и решительнее быть, да? Или я чего-то не понимаю?

– Все вы понимаете. Но есть тут одна маленькая загогулина, как говаривал один наш президент. У вас своя колокольня, у меня своя. Вот мы с вами разговариваем, вроде прекрасно понимаем друг друга, что-то совместное затеваем, но при этом каждый сидит на своей колокольне. Так-то оно спокойнее.

– А когда спокойнее – это хорошо?

– Надежнее, Евдокия Ивановна.

– Ох, Павел Николаевич! До чего ж вы ловки в словах. Что ни скажете, мне и ответить нечего.

– Это не ловкость, Евдокия Ивановна. Я бы назвал это совестью.

– Ну, вот видите. Опять мне возразить нечего. – Женщина поднялась, чуть церемонно поклонилась, подошла к двери, взялась за ручку, повернулась и проговорила: – Извините, что без предупреждения пришла. Ну, хорошо. Свой вопрос я задала. Вернулись вы с победой, это главное. Насчет Зайцева у нас с вами разногласий нет. А остальных вы установили?

– Установил.

– Поделитесь.

– Только между нами.

– Да, конечно.

– Мастаков и Ющенко.

– Ну, что ж, Павел Николаевич, и тут у нас с вами расхождений нет. В этом мы тоже едины.