Фотографирование и проч. игры

Единственный на всю округу магазин был на том берегу. Купить в нем было нечего, но раз в неделю на телеге привозили хлеб и сгружали серые грубые буханки здесь же, у магазина, на расстеленный по траве брезент. Местные брали мешками — кормить свиней. Мы плавали туда не только за хлебом, но и за молоком и за яйцами — на нашем берегу не осталось ни одной коровы, а нескольким нашим старухам было не под силу уже и содержать кур. Подплывая, мы часто заставали Рыжего стоявшим по грудь в воде на фоне своего дома и своего сада, как изваяние, с удочкой, в низко надвинутой на лицо шляпе, с куканом на поясе под огромным его животом (добывал живца для ловли судака). А потом становились свидетелями оживленного спора между бабами — кто из них возьмет для Рыжего хлеб, кто лучше знает, сколько ему надо.

Среди нас был один умник, даром что по профессии биолог (впрочем, парень милейший, хоть и фантазер), однажды, прервав рассказ о коитусе у комаров (весьма поучительный, кстати, ибо, оказывается, у разных комариных подвидов, числом около тысячи, гениталии устроены на манер английского замка с тем, чтобы один подвид не мог подобрать отмычку к чужому, чем охраняется внутривидовое разнообразие, комарам столь важное), прервав рассказ, он хлопнул себя по лбу: батюшки, да ведь они никак признали в этом самом вашем Рыжем — своего предка! Кто признал? Какого предка? Ну эти, содомичи или содомяне, как вам угодно, признали в нем предка, просочившегося по весне сквозь ключи и родники к ним в озеро — подобно русалке! Да-да, приговаривал биолог, что вы смеетесь, вы посмотрите на него, видом он — вылитый содомит! И, поскольку сам резонер тоже был толст и тоже бородат, слова его звучали хоть и двусмысленно, но основательно.

Впрочем, говоря серьезно, Рыжего содомихинские держали скорее не за пережиток язычества, но за священника. Быть может, как следует никто ему и не исповедовался, но каждый с удовольствием, нарушая неписаный закон, рассказал про соседа, и с непостижимой быстротой (учитывая, что в деревне он был все-таки практически посторонним) узнал Рыжий многое из подноготной Содомихи. Скажем, что Марьин отец при немцах у мертвых солдат сапоги спиливал (отпиливал на морозе ноги у трупов, оттаивал в избе, так и добывал обувку): что третьего года отправили его содомихинские мужики под лед — Гитлер бил ему веслом по рукам, пока тот хватался за лодку, а после целый год не разговаривал (как во всякой порядочной деревне, здесь был свой Гитлер, а Сталин помер, именно в сталинской избе жил теперь Рыжий); что муж бабки Наташки умер в тюрьме, где сидел под следствием по доносу этого самого Сталина, что гонит самогон (дело было году в пятьдесят третьем, но бабка Наташка до сих пор утверждала, что самогонка была купленная); посидел в свое время и Гитлер, не сразу, как пришел с войны, а позже, за частушку про всё картошка да картошка, от которой хуй повесил голову, но недолго, года три; что Ольга была девка ладная (она и в свои шестьдесят пять была не без следов красоты), но осталась бездетной, молодой муж спьяну уснул в телеге, когда ехал лесом, и его загрызла рысь; что раскулачили у них в свое время только отца угрюмых старух-сестер Глаши и Груни, которые как вернулись из-за Урала, так и живут в одной избе, что денег у них миллион, а может быть, десять тысяч; что в Содомихе партизан не любят, потому как те спалили в последнюю войну полдеревни, всех из домов повыгоняли на снег с детьми и скотом и запалили, чтоб врагу не досталось, а немец прошел мимо и Володьке Наташкиному дал конфету; что вера у них в деревне — пашковская, когда еще собирались молиться, то в Ольгиной избе…

Да только вряд ли Рыжему были так уж интересны все эти подробности, нашего же умника они живо волновали. Постепенно у него родилась своеобразная краеведческая, так сказать, теория относительно Содомихи. Между нами и ими, показывал он на противоположный берег, лежит не что иное, как провалище. На наши же вопросы он принимался нести энциклопедическую околесину об италийском озере Кастроджиованни и о французском Гран-Лье, о том, что Содомиха некогда была деревней черемисской, марийской, а русские были пришлецами; что языческие левират и снохачество представлялись русским именно что грехом содомским (откуда и название), ведь были они людьми старой веры и обряда, ушедшими подальше за Волгу от Никоновой ереси, а позже — от антихристовых «песьих кудрей»; поминал наш эрудит также бретанский город Ис, читал наизусть и всклад «под нам се земля провалити, как се кум куму миловати» и еще что-то из игумена Панфила (мы не знали, кто это); «яко же древле согрешиша людие, сих же пожре земля живых».