Фотокамера

Его пришлось усыпить. Йогги совсем постарел. Больше не катался «зайцем» на метро. Все лежал возле лестницы. А если шел через улицу к игровой площадке на Ханджериштрассе, то уже не глядел сначала налево, потом направо. Я поддалась на уговоры; все, даже мои подруги, твердили: «Надо его усыпить. Он только мучается. Давно перестал улыбаться». Осталась я одна. Поверь, Таддель, мне даже тебя немножко не хватало, я чувствовала себя совсем одинокой. Ведь Жорж учился в Кёльне, но не посылал оттуда даже открыток, будто без вести пропал. У Пата была на уме только его Соня. И вот когда Таддель, как уже было сказано, уехал из дома, я даже пожалела об этом, хотя раньше он порой действовал мне на нервы. А тут еще пошла прахом моя первая настоящая любовь с парнем, который был гораздо старше меня. У него вообще была мания охмурять молоденьких девушек. Следующая оказалась еще младше, чем я. Не хочу вспоминать. Правда. Закончила в школе среднюю ступень и решила — хватит. Надоела математика и всякая дребедень. Мне хотелось заняться гончарным ремеслом, керамикой, чтобы делать что-нибудь собственными руками, например лепить зверушек; к высокому искусству, которым занимается отец, меня не тянуло, больше — к чему-нибудь прикладному… В нашем городе для меня не нашлось места ученика; тогда ваша Ромашка, поездив по Шлезвиг-Гольштейну, подыскала мне наконец у Доберсдорфского озера, в красивой местности, где во флигеле старого замка жила ее сестра, ученическое место у гончарного мастера, который много чего умел, но оказался мерзким типом, о чем я тоже не хочу говорить — нет, Лена, даже сейчас не буду. Я очень обрадовалась возможности поучиться керамике. С Ромашкой, которая вроде меня — человек практического склада, мы быстро поладили. Она легко все устроила. Раньше, несмотря на наличие вас, обоих сыновей, она зарабатывала игрой на органе в церкви, да еще ухитрялась учиться, а теперь ловко справлялась с хозяйством в большом старинном доме, где всегда что-то происходило, то гости приедут, то еще что. И нашего Тадделя — признайся сам! — стало не узнать. Так оно и было. Ты почувствовал себя старшим. А когда говорил про Яспера и Паульхена, то всегда называл их «мои младшие братья».

Паулю, которого все звали Паульхен, пришлось довольно долго ходить на костылях после того, как папа на одной из прогулок — уж не знаю где — обнаружил, что Паульхен прихрамывает на правую ногу.

Деревенский врач определил какое-то скверное костное заболевание.

С мудреным названием…

Берлинские хирурги сделали операцию…

Да, много времени понадобилось, чтобы я бросил костыли…

А папа, который в деревне сделался значительно спокойнее, даже начал смеяться, как прежде, и наконец закончил свой толстый роман, непременно захотел, чтобы Старушенция сфотографировала ортопедический ботинок, который Паульхен носил до операции.

Но Ромашке это не понравилось. Она у нас немножко суеверная, поэтому не разрешила Марии фотографировать ботинок.

Старушенция послушалась, хотя и пробормотала какие-то колдовские заклятья.

Мой «пыточный сапог» я носил на правой ноге. А называл я его так за неуклюжесть. На ноге укрепили каркас. Болезнь именовалась по фамилии врача, который первым ее описал. Болезнь Пертеса. Медленное разрушение головки бедренной кости. Ее небольшую часть предстояло удалить, вырезать, по выражению Ромашки, «как кусочек торта». Операцию сделали в городе. Потом я долго лежал рядом с турецким мальчуганом, который, несмотря на сильные боли, не ныл и вообще был отличным парнем. Я, по словам Ромашки, тоже особенно не хныкал, даже когда лежать стало невмоготу. Медсестры действовали довольно жестко. Зато профессор, пиливший мою ногу, был в порядке. Он был известным специалистом, поскольку лечил футболистов «Херты», когда у них возникали проблемы — например, с коленями. Он поставил мне бедренную кость на место, чтобы она правильно срослась. Что кость и сделала, только очень уж медленно. С тех пор моя правая нога чуточку короче левой. «Пыточный сапог» я носил только первое время, потом пользовался костылями. Еще позже, когда надобность в костылях отпала, мне немного нарастили подошву на правом ботинке.

Но передвигался ты очень шустро.

Здорово орудовал костылями.

Я всегда удивлялась этому, когда приезжала погостить.

Через кладбище ты проходил даже быстрее нас.

Поэтому Марихен непременно хотела сфотографировать тебя своей бокс-камерой…

Отщелкала целую пленку, потом следующую…

Даже Ромашка не стала возражать.

Она только «пыточный сапог» снимать не позволяла.

А Таддель, который не верит в чудеса, все-таки крикнул, когда Марихен собралась снимать тебя с костылями: «Загадай желание, Паульхен! Скорее загадай желание!»