Фотокамера

Я увидел будущее. Кругом только вода! Дамбы затоплены, их не видно. Верфь — тоже. От деревни — только верхушка церковной колокольни. А в остальном лишь вода, ни одного судна, вообще ничего. Даже плотика захудалого нет, на котором спаслись бы люди. Помните, Марихен сделала серию фотографий, на которых мы перенесены в каменный век, вся восьмерка — да, Лена и Нана, вы тоже, — сидим на плоту, лохматые, грызем мясные кости и обсасываем рыбные косточки. Вероятно, тогда произошел такой же потоп, а нам повезло уцелеть. Теперь не уцелел никто. Или же — будем надеяться — все успели уйти, когда вода поднималась, поднималась, пока — как мы до сих пор видели это только по телевизору — не перехлестнула через дамбу и не затопила все марши, и Вильстерский марш и Кремпский. Печальная получилась картина, которую она щелкнула напоследок. Тут у меня в темной комнате полились слезы. Не удержался, расплакался, потому что Марихен не стало — она вознеслась на небеса, остались только башмаки да носки, которые моя Паула обнюхала, а потом тихонько заскулила, так как повернула домой еще до Холлерветтерна и теперь вообще ничего не могла понять. А может, я заплакал потому, что наше будущее выглядело так печально: одна вода, кругом вода. Потом я прибрался в темной комнате, потому что Марихен всегда следила у себя за порядком. А фотографии порвал, негативы порезал. Она бы сама так поступила, ворча: «Долой эту чертовщину!» О ее вознесении на небеса и о последних снимках я до сих пор никому не сказал ни слова, даже Ромашке. Не верю я, что нам уготован такой плохой конец…

…или еще хуже: не будет воды, все высохнет, покроется песком и пылью. Кругом пустыня, сплошная пустыня.

Не может такого быть. Паульхену опять все приснилось.

И вознесение тоже.

Но сны порой сбываются…

Вам только катастрофу подавай.

…значит, мы уцелеем, но будем жить как в каменном веке.

А куда подевалась фотокамера?

Ну же, Паульхен, что стало с бокс-камерой Марихен?

И где ее ботинки?

У кого ящичек?

У тебя, что ли?

По мнению Тадделя, Марихен было безразлично, что станет с ее имуществом после смерти…

…и кому что досталось после того, как ее, допустим, и впрямь унесло порывом ветра; ведь Паульхен утверждает, будто собственными глазами видел, как ее взметнуло вверх и она пропала…

…очутилась на небесах, у своего Ганса…

…или же в преисподней.

Ей и это было до лампочки. Главное, ей хотелось оказаться вместе с Гансом.

По словам Ромашки, государственная казна захапала себе все имущество, оставшееся от Марихен, потому что она отказалась составлять завещание и не написала никаких бумаг на сей счет…

Значит, все пропало? «Лейка», «Хассельблад» и прочее?

Но не бокс-камера же!

Кому нужна эта рухлядь…

Признайся, Паульхен, ты не…

Хорошо, если она досталась тебе, ведь ты — профессиональный фотограф, тебе наверняка…

О'кей, это было бы справедливо…

Ничего я вам не скажу. Все равно никто не поверит.

Спорим, он припрятал бокс-камеру в надежном месте, где-нибудь в Бразилии…

Верно, Паульхен?

Небось хотел снять ею в джунглях последних индейцев и остатки тропических лесов?

Так где же все-таки фотокамера?

Где, черт побери?

Прекратите.

Паульхен лучше знает, почему ему следует держать язык за зубами…

У каждого свои секреты.

Я вам тоже не обо всем докладываю.

Никто не рассказывает всего.

А уж наш папа и подавно.

Нет больше и новых историй из темной комнаты; с тех пор как не стало Марихен с ее фотокамерой, все пошло своим чередом, сделалось скучным.

Пора и нам кончать.

Кончаем!

Мне все равно пора, надо в клинику. Сегодня у меня опять ночное дежурство, как и вчера. Пять родов приняла, все несложные. Лишь одна из матерей — немка. Остальные четверо — отовсюду. Кстати, хочу сфотографировать пятерых новорожденных. Буду снимать теперь после каждых родов. Специально купила бокс-камеру на блошином рынке… Причем не самую дешевую, зато точь-в-точь как та, что была у вашей Старой Марии. Даже надпись есть: «Агфа». Матери радуются, конечно, снимкам своих малышей. Оставляю их на память, но и мне, как акушерке, это интересно в профессиональном отношении; может, сумею увидеть, что получится из малышей, когда они вырастут…

Давай, Жорж, выключай микрофоны, а то этому конца не будет, никогда…

…ведь отец придумает очередную историю…

…вечно последнее слово за ним, а не за нами…

Но ему нечего больше сказать. Взрослые дети глядят строго. Указывают на него пальцем. Отец лишен слова. Дочери и сыновья настаивают: «Все это сказки, сказки…» — «Верно, — тихо возражает он. — Только это ваши сказки, я лишь дал вам возможность рассказать их самим».

Быстрый обмен взглядами. Недоговоренные, оборванные на полуслове фразы: заверения в любви, но и накопившиеся за долгие годы упреки. Уже отменяется то, что запечатлено на снимках. Уже снова детей зовут их настоящими именами. А отец скукоживается, готов исчезнуть совсем. Уже слышится шепоток, отца подозревают в том, что он, дескать, прибрал к рукам наследство Марихен, фотокамеру и все остальное, припрятал у себя: впрок, чтобы отработать то, что в нем колобродит, покуда он еще жив…

Фото на память