Foxy. Год лисицы

И вот, двадцать лет спустя, пришла наша благая ночь, и вся она была – любовь, и моя исстрадавшаяся жертва, моя добыча, моя награда, моя рыжая лисица, щедрая и бесхитростная, снова плакала у меня на груди – тихо и счастливо. Ее слезы текли и согревали мне сердце, и я наконец ожил. И проснулся.

В окно светило бледное утро первого дня предзимья.

Мы смотрели вместе в окно, мы пили вино из одного стакана, а потом, как и полагается в начале каждого дня ХХI века, открыли почту.

Я получил несколько писем. Последнее я открыл с содроганием – оно было от Аликс. Тема – «Квартира».

Аликс писала по-английски. Наверное, чтобы быть точной. Далее, чтобы избежать неясностей, следовал русский текст.

«Я остаюсь на родине навсегда, – читал я, не веря глазам, – настал черед моей американской судьбы. Я обеспечу Лолу и возьму на себя все заботы о ней до ее совершеннолетия. Квартира в этом безобразном доме, где ты читаешь это письмо и где я провела с тобой почти восемнадцать несчастных лет, отныне твоя. Я устрою так, что бракоразводный процесс не потребует твоего приезда. Надеюсь, что и ты предпримешь аналогичные действия. Прошу тебя как можно скорее узнать необходимые детали официального оформления моих намерений в России и сообщить их мне. Прости. Александра».

Это была свобода.

* * *

Incipit vita nova.[27]

Данте Алигьери

Когда я в последний раз вошла в «Зону К», чтобы собрать вещи, в квартире никого не было. Я вошла в темноту коридора и, не раздеваясь, долго смотрела в зеркало. Оттуда глядело на меня незнакомое лицо. Такое я видела впервые. Ржавые пятнышки времени на оборотной стороне стекла, словно веснушки, россыпью покрывали часть правой щеки – или левой? Все остальное было новое. Но я не стала всматриваться: не хотелось оставаться дольше, чем нужно.

Скоро зима, и понадобятся теплые вещи. Черные сапоги… Вот они. Дубленка, несколько свитеров, пара юбок, джинсы – вот и все, что у меня было. Все это не заполнило экспедиционного рюкзака и до половины. Полевая одежда хранилась на базе в Звенигороде, оборудование – на кафедре, но что-то оставалось и на даче. Придется все-таки еще раз съездить.

Так, компьютер, несколько милых мелочей – фарфоровая лисичка, старинная японская вазочка – на ней тоже лиса, но хвостов у нее очень много. Еще какая-то ерунда. Елочные игрушки остаются Сашке и его девушке. Какое все-таки у нее странное имя – Донна… Вовсе и не имя, кажется.

Книги… Я в растерянности взглянула на полки. Нет, возьму только две. На первое время, то есть навсегда, вполне хватит.

Самоучитель итальянского языка. Он у меня еще со школьных времен. Из букинистического на Арбате – того, что был ближе к «Праге», напротив магазина «Искусство», где я рассматривала альбомы живописи.

«Божественная комедия». Старое издание, из того же источника, что самоучитель, – итальянский текст с комментариями. Пусть за всю жизнь я прочитала пока только начало «Ада». Пришла пора заняться «Раем», быть может?

Из полки выпала и, с шелестом раскрывшись, легла на пол еще одна книжка. Я подняла. «Лисьи чары» – сборник старинных китайских рассказов. Маленькая, изданная добротно и красиво, как это делали во времена дружбы с Китаем, еще до моего рождения. Я сунула ее в рюкзак.

Он ждал меня с такси у подъезда «Зоны». Потом я разбирала вещи, и он увидел мои книги. Удивился – не мог вспомнить, что в школе я сама учила итальянский. Еще бы – я никогда об этом не говорила. Это была моя тайна. Он-то знал его, этот язык искусства. Свой язык. Мы обедали в кухне, опять пили красное вино из одного стакана, и он попросил меня почитать ему по-итальянски. Путаясь и спотыкаясь, я прочла вслух всем известные строки – первую божественную терцину:

Nel mezzo del cammin di nostra vita
Mi retrovaj per una selva oscura
Che la diritta via era smaritta…

[28] —

ну, и немного дальше. Совсем немного. И окончательно сбилась.

– Одна из десяти, – проговорил он то ли задумчиво, то ли насмешливо. – Помнишь?

– Почему «одна из десяти»? – Я растерялась. Это было действительно обидно.

– Ну, вспомни. Это ведь ты мне сказала «один из десяти» – в самом начале наших романтических свиданий на набережной. После особенного, совершенно сумасшедшего секса. Невообразимого. Глаза у тебя были еще безумные, мы лежали рядом, и вдруг ты повернула ко мне голову и посмотрела мне в лицо – совсем близко, и я услышал: «Один из десяти». И я тогда так… Ну, не то что обиделся, а просто… Ну… Мне горько как-то стало. Не любит она меня, – думал я. В постели у нас все отлично, но – не любит. Нет, не любит. И сам старался себя утешить – обмануть, значит. Внушал себе, что это все не любовь. Чтобы не страдать, понимаешь?

– И внушил. Обидно. Вот отчего все так случилось. Из-за одного слова. Из-за одного неправильного слова. Правильного – но не услышанного. Одно слово вместо другого – и вот вся судьба, вся жизнь… все, все не так! Какое несчастье!

– Ну, зато теперь – какое счастье, Лиза! Правда? Правда?