Foxy. Год лисицы

– Нет. Не верила. Но думала, что там… другая. Его студентка пыталась увести, а может, аспирантка, я не поняла. Что-то в этом роде. Наглая девка, стриптизерша. Слала мне грубые стишки – пошлые, бесстыдные, посылала бандитов в черном с немыслимыми подарками… Я наняла детективов. Оказалось – все чепуха.

– Мои ученики писали мне из Москвы. А учеников той поры у меня осталось много. И все они поддерживают контакты со мной и друг с другом. Не будем вдаваться в детали.

– Что мне теперь делать, Ада? Я не согласна с вами, то, что вы говорите, обидно и несправедливо. Но я совсем запуталась. Вы можете ответить мне честно, открыто? Дайте мне один последний совет – вы умная женщина, вы все знаете! Последний совет, в награду за погубленную жизнь… Что мне теперь делать?

– Возвращайся домой. Прими своего мужа. Больше он не будет тебя обманывать, вот увидишь. Он сломался на этой женщине, я думаю. Если ты найдешь его дома после твоего письма – дурацкого, поспешного письма, извини! – так и знай: на этой женщине он сломался. Больше никуда не денется. Считай, ты уже получила то, что хотела, – верность. Верного раба. И такое бывает. Ты думаешь сейчас, что я сама себе противоречу. Нет.

Александр Мергень не смог встретить жену в аэропорту. Дома он едва был в силах открыть ей дверь – у него был жар.

«Москва, – подумала Аликс, всматриваясь в горячечное лицо мужа. – Опять Москва. Ноябрь. Грипп».

* * *

Лисица, как правило, существо благородное, бескорыстное, бесхитростное, преданное, ну и, конечно, любвеобильное… В конце концов лисицы оставляют людей в покое, то ли сами намереваясь умереть или переродиться, то ли из-за появления соперницы в лице обычной женщины. Лисица всегда уступает ей место. Правда, если ты расстался с лисицей по своей вине, то богатство исчезнет, дом разрушится, а серебро станет оловом…

Кир Булычев

Александр Мергень лежал на диване у себя в кабинете, и глаза Лизы смотрели на него из темноты комнаты, как из ночного такси. Сколько времени прошло с тех пор, как он отнес вниз ее вещи – рюкзак, какую-то сумку, он не помнил. Было это только что или двадцать лет назад, не знал. Но в ушах звучал ее голос:

– Не провожай меня. Я одна. В Звенигород, пожалуйста.

– Как в Звенигород? Заказывали в МГУ! – негодовал шофер.

– В Звенигород, будьте добры! И скорее. – Лиза говорила тихо, но так, что водитель только кивнул в ответ.

– Ну, все. Прощай, – снова голос Лизы.

Хлопала дверь машины.

Все это повторялось вот уже который раз, во сне и наяву, днем и ночью, словно включали одну и ту же запись.

За время этой болезни он понял про нее все.

Она всегда была доброй девочкой, Лиза. Он помнил это еще со школы. Она была доброй девочкой, и зло так и не проникло к ней в душу. С ней поступали безжалостно, и он тоже, зло касалось и ранило ее, но все-таки не могло проникнуть в ее кровь, заструиться в ее жилах. Она не защищала себя и тем более не нападала – просто уходила. Не убегала – даже это было бы признанием зла, его реальности, его силы, – именно уходила и никогда не оглядывалась. Он вспоминал, как они расставались после свиданий: за год она не оглянулась ни разу. Значит, он был для нее злом? Как же это случилось? Ведь он любил ее. И любит. И она тоже… Разве эта любовь не единственная в их жизни?

Так он лежал на диване в своем просторном кабинете, и тьма сгущалась по углам, и мрак обступал его, и снова он видел ее глаза, полные слез, прозрачные, как волна северного моря, и слышал ее голос, и снова – в который раз! – хлопала дверь такси.

Иногда он включал свет, не думая, какое сейчас время суток, – днем за окнами стояла та же мгла, что и ночью, – и перечитывал одни и те же страницы в книжке, забытой Лизой, когда ночью, в странном спокойствии, ничуть не заботясь о том, что вот-вот может войти жена или дочь, его любимая молча собирала и складывала свои немногие вещи.