Foxy. Год лисицы

– После лестницы. В музее, когда ты меня чуть не сбросил, отца своего от меня защищал и обещал убить. Я потом шла по переулку, и – знаешь? Я точно помню! Я проходила под лиственницей у выхода из музея – ну, под длинной веткой, это дерево ее высунуло и простерло над тротуаром, и я под ней шла. И в это мгновение – всего миг, меньше секунды, наверное, я поняла: люблю!

– Ты хочешь сказать, что полюбила меня, когда проходила под веткой?

– Ну да.

– Как странно!

– Да нет. Что тут странного. Странно другое. Еще по дороге домой из музея, уже после ветки, я решила тебя разыграть и придумала эту мистификацию с Marie de France. Пришлось писать стихи – и тут я поняла: могу! До этого я писала какие-то пошлости, но это была совершенная графомания, полная. А тут вдруг… Пришла любовь – и я поняла: могу! Ну, вот так все и получилось. Это любовь.

– Милая…

– А ты? Что эта любовь для тебя, ты думал? Что она тебе принесла? Мне – свободу, а тебе?

– То, что мне нужнее всего.

– Что? Что?

– Тебя. Нет, подожди… Это слишком общие слова для умного человека. И честного. Да, я тоже получил то, что хотел. Сам того не понимая. Особый дар, именно для меня, – знание. Знание, да. Я научился отличать подлинное. Истинное. Видеть красоту. Теперь я смогу быть ученым, я думаю. Пойми, цель у меня всегда была, и я очень самодовольно и очень… напористо работал. Мне все было интересно. Больше всего – я сам. Но чего-то главного не хватало… А теперь внутри этот огонь… Он все оживляет, будто высвечивает любой предмет. А сам я уже не важен. Я только инструмент этого знания, а не цель. Вот такая любовь…

– Любовь…

– Да, любовь… Так вот что я тебе хотел сказать. Послушай. Я узнал очень важную вещь про любовь.

– Да неужели? – Она рассмеялась.

– Да. И не смейся. Я знаю теперь, что такое эти три сущности – Вера, Надежда, Любовь.

– Ну и что же, по-твоему?

– А вот что. Каждая из них есть сочетание двух других. Любовь – это Вера и Надежда…

– А Надежда – Любовь и Вера… Да!

– Да! Потому что Вера – это Любовь и Надежда. Вот как!

– Прекрасно! – Она снова рассмеялась, от радости. – Красиво! Очень!

– А главное – это правда. Красота и правда. Вот оно, счастье, а?

– Да, – печально сказала Донна. – Да… Наверное…

Так печальна могла быть только та, что вознеслась сквозь сферу огня и познала всемирный закон любви, о котором Дант сложил первую песнь «Рая». Так печальна была его мать. Все-таки они были удивительно похожи…

– Странно, – сказал юноша, – в «Божественной комедии» все читают «Ад». Первую терцину знают многие. А вот что до «Рая»… Ты помнишь, чем кончается все?

– Что «все»?

– «Рай» и, соответственно, весь божественный текст?

– По-моему, ты меня с кем-то перепутал. Я ведь читала другие книги. Романы. А так – я ведь не очень начитанная девочка… Мало что знаю.

– Ах, ты… лиса! Ну, тогда слушай:

Но собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий,
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
Любовь, что движет солнце и светила.

– Да, – отозвалась она быстро, – «Любовь, что движет солнце и светила»… И ведь это последняя строка! Последняя!

* * *

«Почему моя жизнь пресна, как вареный рис? Почему каждое утро у меня болит голова? Почему я не могу написать ни строчки, а вместо сердца у меня мобильник? Да, мобильник, хотя я знаю, что ты никогда ничего мне не напишешь. И не позвонишь никогда».

Так думал Александр Мергень, мысленно разговаривая с Лизой.

Он все время говорил так с Лизой. А кто мог теперь этому помешать? Она была в нем самом – и для всех, кроме него, невидима. В этих беседах Лиза то послушно соглашалась, то решительно возражала, иногда не отвечала, иногда плакала. А иногда – всегда в его снах – она улыбалась.

И ради этой ее улыбки он все чаще стремился лечь на диван, закрыть глаза и уснуть.

Больше он не хотел ничего. Нельзя же желать невозможного?

«Знаешь, – говорил он ей, – я ведь и впрямь получил, что хотел. То, о чем так просил судьбу, так молил – меньше года назад… Подумать только, года не прошло!

– Что же это такое? – спрашивала Лиза. – Что ты получил? О чем просил?

– Я просил, чтобы мое тело не мучило меня. Не терзало. Чтобы моя плоть утихла. Сначала это случилось, когда мы с тобой любили друг друга. Я узнал свободу – впервые в жизни. Это ты освобождала меня – то есть то, что между нами происходило. Мы любили друг друга, и после этого я мог жить свободно – ну, день, ну, два. Иногда даже больше. Потом появлялось напряжение, какое-то беспокойство: мне нужна была ты. Но только ты.

– Правда? Только я?