Foxy. Год лисицы

– О моем наследстве. Мать завещала мне дом – прекрасный дом на побережье. Ее собственный, то есть ее семьи. С тех пор, как она в «Тихой гавани», он пустует. Только приходит садовник. А сестра получает тогда целиком наш семейный дом – тот, в котором мы выросли, в Сан-Франциско.

– Тот, где она сейчас живет?

– Да. Она осталась, я уехала. Она выходила замуж, развелась, трое детей – обычный американский вариант. У бывшего мужа другая семья.

– Ну так прекрасно! При чем тут приданое и подарки? За кого ты меня принимаешь? Бедная моя девочка! Ты не должна платить за мою любовь. Ее не купишь… Ты достаточно хороша, чтобы тебя любили. Чтобы быть счастливой. Будем жить в твоем доме, вот и все. – Джим сделал аккуратную паузу. Он ждал.

– В нашей среде не принято заключать брак без контракта. Я понимаю, что у вас это еще не привилось, но все же позволь мне… Я хочу, чтобы этот дом был твой. Ты так похож на отца, а он любил его. Больше всего на свете он любил этот дом. Может, именно из-за него он женился на матери. Так что я… обязана этому дому своей жизнью, Джим.

– Милая! – Он прижал ее к себе и отметил про себя начало новой паузы. Молчание длилось.

– Обо мне ты можешь не волноваться, – сказала она наконец. У меня есть еще собственность, в Стэнфорде. Это к югу от Сан-Франциско. Хороший дом, сейчас сдается. Ты знаешь, я и живу в основном на эти деньги… Тоже наследство, от дяди. Брат отца, старший. Но прожил дольше. Профессор-культуролог. Специалист по цыганской культуре: редкая область. Они ведь наполовину цыгане, и в академическую науку им было трудно пробиться. Дядя был фанатически предан своему народу. Отец мало думал об этом… Но что-то в нем было – беспокойство какое-то. Порывы… Мог смотреть на закат часами. Там есть терраса, в твоем доме. Вот оттуда он и смотрел… Русские немного похожи на цыган. Вот, наверное, в чем причина…

Джим слушал, затаив дыхание. Когда в темноте спальни прозвучали слова «в твоем доме», он совсем замер. Боялся шевельнуться, чтобы не выдать свой восторг. Не спугнуть.

Но все обошлось. Потом она не раз еще говорила и о контракте, и о доме. И снова называла его так, именно так – «твой дом».

Бедная женщина, – думал он с благодарностью. Как же нужно себя не ценить, чтобы так покупать не любовь – ее не купишь, и она это знала, как и все знают это, – но уверенность в себе. Джим вспоминал иных – красавиц, что ничего никому не дарили, а сами принимали такие подарки легко, небрежно, как должное. И вовсе не все они были красивы…

Прекрасно, что она совсем не обременительна, эта Аликс. Даже трогательна. Загадочна… Как многого она себя лишила в жизни – почему? Зачем? Джим не мог понять, да и не слишком хотел. Зачем было бросать эту чудесную, сказочную землю, – неужто чтобы провести жизнь в клетке московской квартиры, вяло сотрудничая в каких-то никому не известных и крайне политизированных журналах, насаждавших демократию в России? Чтобы терпеть капризы и измены вечно недовольного собой и всем миром неудачника-интеллектуала, нытика, который не то что денег не берет, но даже машину не водит? По опыту Джима, деньги нужно именно брать, не зарабатывать. Они сами просят: возьми. А тому, кто пытается их заработать, не даются. Деньги – они как клад. Его нужно уметь увидеть. А после остается только пойти и взять. Так он занимался судами: океанская яхта – поэма. Наслаждение. От него мужчина балдеет. Красота линий, все – мечта, и вот уже она стоит на стапелях, вот покачивается на волне, твоя – на время… так и должно быть. Счастлив только созидатель. А деньги… Конечно, за это платят. Ну, и берешь. А не хватает – есть и другие места, где ждут тебя деньги. Ждут и просят: возьми, возьми… Тошно даже.

Но пора пришла. Пора осесть, зажить своим домом. И Дом, его Дом, его воплощенный корабль, сейчас будет виден: вон женщина заволновалась и, обнимая дочку, указывает то куда-то вверх, на скалы, – и тут же вниз, на пристань.

Наконец они поднялись от причала, и он увидел все наяву. Из рощи высоких деревьев, похожих на темные сосны с красно-коричневыми стволами, они вышли к витой черной калитке в арке серой стены, и по скрытым в давно не стриженной траве серым плиткам подошли к Дому. Дом был приветлив.

Он ждал – ждал именно его, Джима. Ждали стены из темного дерева, легко открывшаяся дверь, прохладный полумрак, низкие столики под низкими потолками, монументальные до неподвижности, покойные кресла – в одном он обнаружил забытый когда-то определитель местных птиц, – ждали диваны, деревянная витая лестница, ждали птичьи перышки, заткнутые за раму старинного зеркала – а наверху его ожидало самое главное – окно во всю стену, словно закат на экране кинотеатра, а за стеклом – просторная терраса над обрывом, над океаном, над миром… Солнце наполовину уже погрузилось в воды. Он сел на кованую скамью и досмотрел закат до конца.

Утро наступило нежаркое. Все было скрыто в тумане – Аликс сказала, что так всегда. Туман, а в воде – белые акулы.

А судьба действовала – жадно и быстро, точно так, как он сам.

С минуты на минуту приедет сестра, но вдруг звонит телефон.