Фраер

* * *

Козлов в зоне немеряно. Прямо какой то козлячий питомник. Зверинец.

Кроме завхозов и дневальных отрядов, есть дневальные - в штабе. Там работают особо проверенные и надёжные осужденные. Козлы из козлов. На месте министра я бы им всем присваивал звания начальствующего состава МВД, как Нафталию Френкелю, умудрившемуся из зэков дорасти до генерал-лейтенанта НКВД, став при этом ещё трижды кавалером ордена Ленина.

Штабные шныри видят всех, кто из зэков ходит к куму. Как часто. Что пишут.

Им доверяют убираться в кабинетах в отсутствии ментов и они потенциально являются носителями «Государственной тайны». Потому их общение с другими зэками было ограничено. Жили они при штабе, там же в отдельной комнатке готовили себе еду.

Делалось это для того, чтобы в общем бараке их не перевербовали.

В бане тоже были дневальные. Они же отвечали и за прачечную. Эта должность сулила немалые блага и тоже приносила доход. За пачку сигарет с фильтром они могли постирать твои вещи. Постирать твоё постельное бельё отдельно от отрядного.

Могли пустить в баню не в свой день.

Курево - главная валюта в зоне. Его можно поменять на деньги, продукты, хорошие шмотки. Цены на сигареты выше, чем на свободе.

Дневальные были также в ШИЗО и помещениях камерного типа. Жили они там же. В зону заходили только за продуктами. Иначе блатные могли попросить или заставить передать в камеры запретное- шмаль, сигареты, чай.

Категорически отказаться от проноса «запретного» завхоз не мог. Блатные не дремали. Если кандей не будет «греться» смотрящий получит по ушам. Вот и смотрят блатные, на какой крюк можно насадить шныря, чтобы загарпунить его как рыбину. Могли запустить шнягу, что завхоз "шкворной», от него никто пищу не возьмет. Тогда тоже с должности снимут.

Могли наехать. Или прессануть. Или в самом крайнем случае попросить братву на воле подъехать к жене, матери. С просьбой, чтобы пояснили родственнику, что нужно быть сговорчивее.

Но если завхоз или шнырь спалится, его ждут дубинал, соседняя камера в ШИЗО и отставка без права пенсии.

Вот и крутятся козлы. Выживают только самые башковитые.

* * *

Каждый отряд жил в отдельном помещении, которое больше было похоже на казарму или конюшню. По привычке их называли бараками. Каждый барак представлял из себя длинный, вытянутый коридор- спальню, уставленный двухъярусными кроватями- шконками, и всякими закуточками, в которых располагались- кабинет начальника отряда, каптёрка, сушилка, помещение для варки чифира и ещё куча всевозможных темных углов, и всяческих загогулин.

Стены барака были выкрашены в хорошо знакомый всем постсоветским гражданам цвет ядовитого ультрамарина.

Так же выглядели стены в казармах, домах престарелых и тюрьмах.

День и ночь в бараке кипела жизнь, кто-то чифирил, кто-то читал книгу или писал письмо. Где-то выясняли отношения, кто-то молча валялся на шконке, уставив глаза в потолок.

В проходах между шконками принимали гостей, которые заходили из других отрядов, вели разговоры о доме, пели песни.

В репертуаре не бывало патриотических песен, в основном лирическо- жалостливые - Миша Круг, Гулько, Шуфутинский. Кое-кто исполнял своё. Но

в этом ширпотребе редко попадалось что-либо хорошее и искреннее. В основном это была смесь блата с душещипательным романсом.

Иногда по ночам в бараках случались разборки и драки.

В общем всё как у большинства нормальных людей, дружба и ссора зачастую неразличимы по виду.

Иногда у зэков вдруг периодически начинали пропадать вещи – часы, деньги. Или чай, сигареты.

Все мгновенно начинали подозревать друг друга, становились раздражёнными, подозрительными, злыми.

«Крысятничество», считалось самым тяжким грехом, тягчайшим

преступлением. С соответствующим наказанием, в виде изнасилования. Это был и есть самый верный путь в петушиный угол.

Пойманную крысу всегда били с наслаждением. Могли забить до смерти или опустить.

Крысы очень хорошо знали, что с ними будет при поимке, но ничего с собой поделать не могли. Зачем они это делали? Ради чего?

Часто они не могли этого объяснить даже самим себе.

* * *

Плотная, кишкообразная очередь тянулась к дверям столовой.

На крыльце, широко расставив ноги в начищенных хромовых сапогах, стоял прапорщик Бутерус или Вася Мент.

Кто-то в строю рассказывает, что раз в месяц, в день чекиста, когда выдают зарплату, Вася Мент покупает бутылку водки и выпив, шмонает жену и свою пятнадцатилетнюю дочь.

Собака чуя недоброе, заползала под диван и там тихо выла.

После шмона он запирал жену и дочь в кандей, который находится в ванной, а сам садился на кухне и пел жалобные лагерные песни. В нетрезвом состоянии пытался конвоировать собаку.

Потом он засыпал, а жена и дочь перетаскивали его на диван.