Фраер

— Вам письмо от Влада — протянул ей записку.

Она заметно удивилась. Брови ее непроизвольно поползли вверх. Выдерживая паузу долго читала записку.

Потом отстранилась, давая мне войти. Я присел на диван. Она ушла на кухню. Спросила:

— Кофе?

— Да.

Она принесла начатую бутылку водки.

Сказала просто:

— Помянем. Сегодня сорок дней.

* * *

На следующий день я поехал на рынок. Виталик не глядел мне в глаза. Он печально смотрел куда-то в сторону, как-то сжавшись. Зато я внимательно смотрел на друга. Спросил:

— Ну и чего не встретил?

Он отвёл глаза.

— Забухал я. Прости.

Протянул мне тощую пачечку денег.

— Возьми. Это моя сегодняшняя выручка.

Я взял деньги и положив их в карман пошел к двери. Мы не разговаривали год. Потом от него пришло письмо. Он спрашивал, как я?

Увиделись мы с ним лет через пять. Виталик остался в России. Я уже давно живу в Лондоне. Стал толстый, добропорядочный и очень сентиментальный. Но всё равно, когда моя жена сердится на внука, она ворчит:

— У-уу, уркаган! Вылитый дед!

Женька освободился, вскоре залетел во второй раз. Потом в третий.

Начал пить. После инсульта у него отнялась одна сторона тела.

Глупость и детская дурь сделали его судьбу необратимой. Первая судимость и тюрьма определили всю дальнейшую жизнь. Как говорил старый и мудрый Колесо, он оказался в колее, из которой уже невозможно выскочить.

Сказочное чувство хмельного состояния от свободы у меня уже давно прошло. Забылись безумная тоска и страх, ледяные изоляторы, боль избитого в кровь тела, вкус пайки — тюхи, куском замазки, проваливающейся в тоскующие кишки…

И помнится теперь другое… Дружба, мечты, сострадание. Одна сигарета на четверых. Последний кусок хлеба, замутка чая на всех.

По вечерам я люблю сидеть у горящего камина и смотреть на огонь. Он, так — же как и моя жизнь самым непостижимым образом меняет свой цвет — становится красным, оранжевым, жёлтым, потом чёрным и наконец превращается в золу, в пепел. Мне не нужно делать усилия над собой, чтобы восстановить цепь событий. Моё прошлое всегда со мной.

Мы изредка созваниваемся с Виталиком. Общаемся. Он и я стали старше. Мы почти забыли блатную феню. Говорим в основном о детях, погоде и о болезнях. Что впереди? Будущее покажет.

Мой «воронок» покатил дальше. Все — в прошлом…

Но хоть и прошло со дня моего освобождения уже более двадцати лет, иногда мне снится один и тот же сон. Он очень яркий, как коралловый риф. Все мои чувства и ощущения в нём, остры и оголены до предела. Мне снится, что я бегу прямо на колючую проволоку и рву её руками. На колючке остаются капли моей крови и клочья окровавленного мяса.

Я просыпаюсь от собственного крика, весь в липком и холодном поту. Страх, что я снова там и облегчение от того, что это только сон. И так каждый раз. Один и тот же сон. И в нём я снова становлюсь тем, кем был.

Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
А мне побеги,
Всё побеги снятся…
Мне шорохи мерещатся из тьмы.
Вокруг сугробы синие искрятся.
Весь лагерь спит,
Уставший от забот,
В скупом тепле
Глухих барачных секций.
Но вот ударил с вышки пулемет.
Прожектор больно полоснул по сердцу.
Вот я по полю снежному бегу.
Я задыхаюсь.
Я промок от пота.
Я продираюсь с треском сквозь тайгу,
Проваливаюсь в жадное болото.
Овчарки лают где-то в двух шагах.
Я их клыки оскаленные вижу.
Я до ареста так любил собак.
И как теперь собак я ненавижу!..
Я посыпаю табаком следы.
Я по ручью иду,
Чтоб сбить погоню.
Она все ближе, ближе.
Сквозь кусты
Я различаю красные погоны.
Вот закружились снежные холмы…
Вот я упал.
И не могу подняться.
…Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
А мне побеги,
Всё побеги снятся…

Послесловие

Главная истина, усвоенная мной за несколько лет неволи, и которую я хочу довести до всех людей, прочитавших эту книгу, заключается в понимании того, что свобода, не имеет ничего общего с размерами занимаемого человеком пространства. Свобода, это прежде всего возможность не зависеть от обстоятельств. Это возможность мыслить. Это победа над своими страхами и пороками, победа над своим гнилым нутром, победа духа над телом. Это счастье, которое всегда с тобой.