Фрагменты

– Возможно, я не совсем правильно понял суть запрета на смертную казнь. Мы не вправе никого убивать, поскольку, как вы говорите, «на планете всего тридцать пять тысяч человек, и мы не можем позволить себе потерять еще двоих», – он поднял глаза. – Так?

– Теперь у нас есть лекарство от РМ, – сказала Кесслер. – Значит, есть и будущее. Мы не можем позволить себе потерять ни одного человека.

– Поскольку должны обеспечить выживание нашего вида, – кивнул Вульф. – Плодиться и размножаться. Конечно. Мне рассказать вам, откуда берутся дети, или попросить принести доску и мел и нарисовать?

– Речь не о сексе, – сказал Товар.

– Вы правы, черт возьми!

Кесслер воздела руки к небу:

– А если мы не позволим им производить потомство? – спросила она. – Вы останетесь довольны?

– Если они не смогут производить потомство, нет никаких резонов сохранять им жизнь, – не унимался Вульф. – По вашей же собственной логике.

– Они смогут работать, – возражала Кесслер, – пахать поля, молоть пшеницу для всего острова, выра…

– Мы сохраняем им жизнь не для производства потомства, – тихо произнес Товар, – и не для того, чтобы использовать как рабов. Мы сохраняем им жизнь, потому что убить их было бы неправильно.

Вульф покачал головой:

– Наказание преступникам – это…

– Сенатор Товар прав, – наконец заговорил Хобб, вставая. – Речь не о сексе или потомстве, или физическом труде, и не обо всей той ерунде, которую мы тут наговорили. И даже не о выживании. У человечества есть будущее, как мы сказали; пища, дети и прочее нужны для этого будущего, но они не самое главное. Это средства нашего существования, но не цель и не смысл его. Мы не можем быть сведены – и не должны сами сводить себя – на уровень чисто физического существования. – Он подошел к сенатору Вульфу. – Наши дети унаследуют не только наши гены, не только города и фермы. Они унаследуют нашу мораль. Будущее, обретенное нами с открытием лекарства, – это драгоценный дар, который мы должны заслужить, день за днем и час за часом, будучи людьми, достойными будущего. Хотим ли мы, чтобы наши дети убивали друг друга? Конечно, нет. Значит, мы станем учить их собственным примером, что каждая жизнь бесценна. Убийство убийц – плохой пример нашим ученикам.

– Забота об убийцах – тоже, – возразил Вульф.

– Мы заботимся не об убийцах, – вдохновенно отвечал Хобб, – мы заботимся обо всех: старых и молодых, свободных и осужденных, мужчинах и женщинах. И если один из них окажется убийцей – или два, или три, или сотня окажутся убийцами, – мы все равно будет заботиться о них. – Он невесело улыбнулся, – Мы не позволим им убить кого-то еще, очевидно, – мы не глупцы. Но мы не убьем и их, потому что хотим быть лучше. Хотим найти высшее оправдание нашему бытию. Теперь у нас есть будущее, так не станем же начинать его с убийства!

Зал огласили жидкие аплодисменты, на взгляд Маркуса, некоторые звучали явно вынужденно. Часть людей выкрикивала возражения, но атмосфера в зале изменилась, и было ясно, что спор окончен. Вульф не выглядел довольным, но после прочувствованной речи Хобба явно не рвался настаивать на смертной казни. Маркус хотел посмотреть на реакцию заключенных, но никак не мог их увидеть. Изольда пробормотала что-то себе под нос, и он пригнулся, чтобы расслышать ее.

– Что ты сказала?

– Сказала, что он глупый актерствующий ублюдок, – раздраженно бросила Изольда, заставив Маркуса, поморщившись, отступить. Ему не хотелось в это вникать. Девушка настаивала, что ее связь с Хоббом была добровольной: она многие месяцы была его помощницей, а он красив и очарователен, – но в последнее время ее отношение к нему явно изменилось в худшую сторону.

– Кажется, нам нет нужды продолжать прения, – объявил Товар. – Кто за то, чтобы приговорить Марисоль Деларозу и Камерона Уэйста к пожизненному заключению с работой в сельскохозяйственном лагере Стиллуэлл?

Товар, Хобб и Кесслер подняли руки, мгновение спустя к ним присоединился Вульф. Единогласно. Товар наклонился подписать бумагу, и четверка солдат Сети подошла вывести заключенных за дверь. В зале стало шумно: сотни людей заговорили друг с другом, споря о приговоре, справедливости наказания и разыгранной драме. Изольда встала, Маркус провел ее в коридор.

– К выходу, – попросила Изольда, – мне нужно подышать.

Они шли во главе основной толпы и быстро добрались до наружной двери, обогнав остальных. На улице Маркус нашел скамейку, и девушка присела, поморщившись.

– Хочу картошку фри! – заканючила она. – Жирную, соленую – большую порцию: я хочу съесть всю картошку фри в мире.

– Ты выглядишь, прости, как будто тебя сейчас стошнит, и еще о еде думаешь?

– Не произноси слова «еда», – быстро проговорила Изольда, закрывая глаза. – я не хочу еды, я хочу картошку фри.

– У беременных столько причуд…

– Заткнись!