Фрагменты прошлого

По дороге домой я судорожно сжимала бинокль, разматывая ремешок и с каждом разом все крепче наматывая его на ладонь. Пока Макс не припарковался у моего дома и я не оставила бинокль на пассажирском сиденье. При расставании никто из нас не произнес ни слова.

* * *

Теперь Макс уставился на бинокль с таким выражением, словно вспомнил то же самое, что и я.

– Калеб был у тебя в машине? После того вечера? – Я избегаю уточнения, после какого именно вечера.

– Да, конечно. Множество раз. Даже одалживал мою машину пару раз. У него были какие-то неполадки с автомобилем. Наверное, увидел бинокль и решил и его одолжить. Это же недорогая вещь. Где ты его нашла?

– Висящим на передней спинке кровати. – Спрятанным, хочется добавить мне, но я не уверена в своей правоте. – Для чего, по-твоему, он взял бинокль?

Макс пожимает плечами.

– Да мало ли для чего. Чтобы игру посмотреть?

– Он собирался идти на игру?

– Не знаю, Джесса. – Лицо Макса выдает растерянность и досаду. – Он тебе что-нибудь говорил?

Я всплескиваю руками. Он ничего мне не говорил! Его поступки абсолютно мне непонятны. «Он направлялся к тебе, Джесса. Как обычно», – сказала его мама. Зачем? Я понятия не имею.

У меня в голове не состыковываются два разных Калеба. Тот, кто лгал мне и многое скрывал от меня. И тот, кто водил меня в библиотеку, хранил ракушку и ленту с подарка. Его лицо. Оно не лгало. Не могло лгать. В голове также не состыковываются два разных Макса. Тот, кто на редкость аккуратно вез нас на игру и вернулся за мной в Нью-Йорке, и тот, кто в ярости переворошил вещи Калеба. Если я что и поняла, так это то, что оба парня – не такие, какими я их представляла. У всех свои секреты. Доверие – роскошь для дураков. Чем больше я узнаю, тем меньше доверяю даже собственным воспоминаниям.

– Макс? – зовет женский голос сверху. – Кто-то пришел?

Посмотрев на меня, он отступает.

– Нет, мам.

Он словно снова отталкивает меня. Напоминает: между нами граница, о которой я позабыла. Услышав спускающиеся по лестнице шаги, я пячусь назад. И едва успеваю отвернуться, как за моей спиной закрывается дверь. Из-за всей этой истории я потеряла не только Калеба. Я потеряла и Макса. Существует черта, которую нам нельзя переступить – ни тогда, ни сейчас. Это самое ужасное в смерти. Я навсегда останусь подружкой Калеба. И никем больше.

Утро вторника

Проснувшись, я обнаруживаю на мобильном сообщение от Макса. Он просит меня приехать в школу пораньше. Я бегу в душ, по-быстрому одеваюсь, хватаю печенье и юркаю за дверь. Макс почти два месяца мне ничего не писал. Возможно, он что-то вспомнил. О бинокле. Что-то такое, от чего все расставится по своим местам и обретет смысл: потерянный кусочек информации, объясняющий, почему Калеб с забега поехал на мост, найденная причина и следствие. Я сильно разволновалась и лишь огромным усилием воли заставляю себя не превышать скорость по дороге в школу.

На магазинах по обе стороны моста установлены камеры видеонаблюдения. Одна, расположенная перед мостом, зафиксировала машину Калеба, несмотря на темные ливневые потоки. Другая находится в миле-двух за мостом и больше направлена на стоянку, чем на дорогу, но проезжающий транспорт она все равно регистрирует. Машину Калеба она не засняла. Это несомненный факт. И именно он не позволил разрастись нашей надежде, пока из реки не вытащили обломки машины. Тогда надежды уже не осталось.

Я думаю об этом каждый раз, когда куда-то еду. Думаю о людях, которые могут ненароком стать свидетелями чего-то, и о системах видеонаблюдения, записи с которых могут использоваться в качестве доказательств. Я думаю об этом сейчас, когда рано подъезжаю к школе. Есть ли тут камеры? Снаружи или внутри зданий? И какие мысли придут людям на ум, если они просмотрят записи с них?

* * *

Машина Макса – единственная на стоянке двенадцатиклассников. Ее двигатель еще заведен, в зимнем воздухе белеют облачка выхлопных газов. Пересекая стоянку одиннадцатиклассников, я зябко тру ладони. Прежде чем открыть пассажирскую дверцу, предупреждающе стучу. Я всегда обожала машину Макса. Он приобрел ее в конце прошлого года. Подержанную, с фабричными чехлами на сиденьях. В старых машинах есть особая прелесть. Можно вообразить целую историю про людей, когда-то сидевших на этих сиденьях; представить, какими они были. В ней ощущаешь: ее хорошенько объездили.

– Ее заездили, – рассмеялся Макс, когда я поделилась с ним этими соображениями. – Но она на ходу. Большую часть дней.

Сейчас я чувствую тепло, идущее из вентиляционных отверстий, за пластиком слышится громкое дребезжание. Макс крутит регулятор громкости радио, пока не раздается щелчок. Он не смотрит на меня. Его рука дрожит – не знаю, от холода ли.

– Калеб знал, – начинает он. Я напрягаюсь, и Макс, покачав головой, начинает снова: – Он знал о моих чувствах к тебе. Вот и все.

– О твоих чувствах ко мне… – повторяю я, осмысливая услышанное.

– Он понял это, поскольку ты предложила мне заняться бегом, и я согласился. Понял по тому происшествию в Нью-Йорке. Понял, поскольку я всегда спрашивал, идешь ли ты с нами.