Фракс и ледяной дракон

Наконец, приходит первый помощник и делает мне знак следовать за ним. Он ведёт меня по тускло освещённым комнатам, полным пыльных книг и свитков, вверх по витой лестнице, через другие комнаты и, наконец, в то, что может сойти за частную приёмную, не до конца забитую коробками с бумагами, которые явно ещё ожидают разборки. Я сажусь и жду. От нечего делать я пытаюсь читать некоторые бумаги на столе рядом со мною, но они все о производительности серебряных рудников, и мои глаза слипаются.

Цетенос оказывается старше, чем я ожидал. Поздно женился, видать. Он опирается на трость для ходьбы, когда медленно шаркает по комнате. Волосы у него тонкие и седые, но длиннее тех, которые я бы ожидал у самсаринского правительственного чиновника. Нарукавники его обветшали, а ботинки, некогда нарядные, протёрлись и износились. Он похож на человека, коего свой внешний вид больше не заботит. Когда я встаю поприветствовать его, он стоит без движения, глядя на меня, оценивая меня в тишине. Я достаю письмо Демелзос.

– Баронесса просит, чтобы я побеседовал с тобой.

Он осматривает письмо.

– Ты расспрашиваешь на счёт Алцетен?

– Верно.

Рука старичка начинает трястись, то же происходит и с его тростью. Какое облегчение, что он безопасно добирается до кресла.

– Её смерть была страшным ударом, – говорит он. – Боль от этого почти..., – его голос затухает.

– Когда вы виделись в последний раз?

– За минуту до происшествия. Она была здесь, в этой комнате. Но почему ты спрашиваешь об этом?

– Просто пытаюсь прояснить некоторые подробности.

Цетенос, поражённый несчастьем, тем не менее остроты ума не утерял.

– Есть подозрения, что смерть моей дочери не была случайной?

– Да. Но если ты станешь твердить об этом всем и каждому, мне станет сложнее проводить расследование.

– С чего же это может оказаться не несчастным случаем? Никому и в голову не пришло бы вредить Алцетен.

– Не расскажешь ли, чем она занималась в том день, прямо перед тем, как покинуть здание?

– Она была здесь, разбирала записи.

– Какие записи?

– Не особо уверен. Алцетен взвалила на себя львиную долю моей работы, – он машет головой, показывая на беспорядок полок и коробок. – У нас тут столько всего...

– Какого рода записи вы храните в этом здании?

– Все. Об урожае, о налогах, о добыче полезных ископаемых, ввозные пошлины, семейные записи, поправки к законам – это главное хранилище для всех государственных дел.

– Но сказать, чем именно она занималась, вы не можете?

Цетенос прижимает руку ко лоб и вздыхает, будто даже думы о дочери являются слишком тяжкими для него.

– Я действительно не уверен. Права на добычу руды, полагаю. Постоянно подают много заявок. Их необходимо сверить с существующими заявками и дважды сверить с нашими записями уставов и наследств, чтобы удостовериться, что права никому уже не принадлежат.

– Ваша дочь работала здесь одна?

– В этой комнате – да.

– Она намекала вам, что нашла нечто странное? Некие денежные переводы, о которых не хотели бы распространяться, например?

– Нет, она никогда мне ничего подобного не говорила. Правда, всё это звучит слишком маловероятно. Разве тиун Дарингос не расследовал произошедшее?

– Расследовал. Я не уверен, сколь тщательно он это делал.

Я беседую с Цетеносом ещё некоторое время, так и не выяснив чего-нибудь существенного.

– Когда они встречались с Мерлионой, то всегда снаружи здания?

– Не уверен. По-моему, они обменивались сообщениями, договариваясь о встречах.

– Значит, кто-то мог проведать о назначенной встрече?

– Да. Но почему ты расспрашиваешь о Мерлионе?

– Чтобы уяснить некоторые подробности.

Окружённый столькими пыльными книгами и свитками, начинаю чувствовать жажду. Встаю с кресла. Покидая здание, я больше не сомневаюсь в том, что Алцетен могла быть убита. Завещания, денежные переводы и торговые соглашения привели в прошлом ко множеству смертей. Невезение, что её отец не смог рассказать мне, над чем она работала. Спустившись, я продолжаю расспросы нескольких молодых помощников, но это к чему ни приводит. Никто их них не знает, над чем могла работать Алцетен перед гибелью. Рассказывают ли они правду или замкнулись, как Зинлантол, я не уверен.

Мучаюсь от жажды, а денег на пиво нет, и горько это признавать мужу – а именно мужу, который отважно служил своей стране и усердно трудился, чтобы сделать своей город лучше. Сорок пять лет от роду, а не хватает денег на кружку пива. По крайней мере, впереди ждёт состязание по поеданию. Меня греет мысль о том, что для подобных мероприятий обычное дело обеспечивать состязающихся достаточным количеством пива, но мои надежды быстро разбиваются распорядителем торжества.

– Нет пива? Вы что, шутите?

– Воду мы обеспечиваем вволю.

– Воду? По-вашему, едок-победитель управится с водой? Да что же это за дешёвые соревнования? Глубоко же в народе Самсарины засела скверна, раз они не могут обеспечить людям пиво во время еды. Мы в Турае с подобным никогда не мирились.

– Так, может, тебе тогда вернуться в Турай, – говорит распорядитель торжества.

– Вернулся бы, коль самсаринцы перестали маяться дурью и собрались силами. Скажу я тебе...