Фрактальный принц

— Таваддуд Гомелец, Совет поручил нам допросить тебя. Ты обвиняешься в содействии джинну Зайбаку, известному под именем Аксолотль, в убийстве Советницы Алайль Соарец и представителя Соборности Сумангуру Бирюзовой Ветви. Мы собрались не для того, чтобы установить твою виновность, она очевидна Совету, а для выяснения полного перечня твоих преступлений перед Ауном, чтобы ознакомить с ним жителей Сирра. — Его лицо наливается краской. — Прежде чем мы начнем задавать вопросы, ты можешь высказаться.

Во рту пересохло, и Таваддуд пытается сглотнуть. Больше никакой сладкой лжи, говорит она себе.

— Какие же мы все глупцы, все жители Сирра! — начинает она. — Мы продаем свою кровь за деньги и считаем, что это делает нас богаче. Но при этом мы бледнеем, чувствуем усталость и слабость…

— Ты насмехаешься над наследием собственного Дома, женщина?! — кричит Вейрац.

Кассар поднимает руку.

— Дайте ей высказаться.

— Но она явно…

— Дайте ей высказаться!

Таваддуд опускает голову. Она чувствует, что все взгляды обращены к ней. Речь, которую она так долго репетировала в своей камере, сейчас кажется ей пустой и невнятной.

— Мы не можем жить без крови. Мы не можем жить ради богатства и надеяться на возрождение Сирра-на-Небе. Небесами завладела другая сила, и ее жажда никогда не иссякнет. Я не виновна в преступлениях, в которых меня обвиняют. Но есть вещи, о которых Совет должен узнать, и я согласна спрыгнуть с вершины Осколка, если это необходимо для того, чтобы вы меня выслушали.

На лице отца отражается мучительная тоска. Внезапно Таваддуд вспоминает, когда прежде видела такое выражение. В один из долгих вечеров после смерти матери они вместе готовили ужин, и вместо того, чтобы точно следовать рецепту, она положила произвольный набор специй, тмина и майорана, потому что так ей казалось правильным.

— Еда должна рассказывать историю, — произнес тогда Кассар. — Даже если для этого приходится добавить несколько несоответствующих приправ.

Дуни смотрит на нее, словно вот-вот сама начнет говорить. Таваддуд вспоминает, каким город предстает перед ее сестрой, перед взором мухтасиба.

Рассказывать историю. Круг и квадрат. Неудивительно, что это показалось ей таким знакомым.

— Он использовал город, — шепчет она. Затем обводит взглядом членов Совета. — Я могу доказать, что торговец гоголами Абу Нувас участвовал в преступном сговоре с целью убить Алайль Соарец.

На какое-то время в зале воцаряются хаос и растерянность, по Обсерватории начинают бегать джинны, но в конце концов все видят Сирр на большом атар-экране. Круг и квадрат здесь, в танце узлов, в потоках соборов и Печатей, во всей экономике города. Они нашептывают детскую сказку тем, у кого есть глаза.

Идрис Соарец порывисто выдыхает.

— Необходимый для осуществления замысла капитал — вот что меня поражает. Внедрить историю похитителя тел в финансовую систему города, да так, чтобы она была заметна только одному мухтасибу в отдельном секторе, — это безумие.

— Но безумие эффективное, — подхватывает Дуни. — Все, о чем рассказала моя сестра, правда. Основание, на котором стоит наш город, вот-вот развалится. Эпоха торговли гоголами заканчивается.

— Я все же считаю, что проблему можно открыто обсудить с Соборностью, — произносит Люций Агилар. — Надо указать им на то, что они подкупили мухтасиба…

— Советник Агилар, вероятно, еще не понимает, что мы никогда не заключали соглашений с Соборностью, — возражает Дуни. — Мы имеем дело с чудаковатой тетушкой из семейства Соборности. Полная мощь Соборности, обращенная против нас, будет означать наш конец, и если до этого дойдет, он наступит в считаные часы, если не минуты.

— Главное и единственное, что мы должны сделать, это помешать Абу Нувасу добраться до этого аль-Джанна, — говорит Таваддуд. — В данный момент он направляется в пустыню с целой армией наемников.

Мыслеформа господина Сена, напоминающая огненную птицу, энергично колеблется.

— По всей видимости, семейство Нувас потратило огромное количество соборов еще и на то, чтобы привлечь всех наемников, каких только сумело найти. Нам не удастся в короткое время мобилизовать равноценные силы.

В голове Таваддуд вспыхивают видения, навеянные Аксолотлем во Дворце Сказаний. Реки мыслей, замки, сложенные из историй. Глаза девочки в запачканном платье, горящие, словно угли.

— Сирру нет необходимости создавать армию, — говорит Таваддуд, поворачиваясь к отцу. — У нас есть пустыня. Отец, пришло время обратиться к Ауну.

Глава двадцать шестая МИЕЛИ И ПОТЕРЯННЫЙ АЛЬ-ДЖАННА

Часть Миели наблюдает, как Абу Нувас, стоя на носу «Накира», произносит непонятные слова. Пустыня дикого кода внизу в ответ раздвигается в улыбке. Миели это напоминает о плато Лакшми на Венере и об огромных массах, перемещающихся под корой Земли.

— Дорогие господа, — произносит Нувас. — Я представляю вам Потерянный аль-Джанна Пушки.

Но другая часть Миели находится в храме Пеллегрини.