«Фрам» в полярном море

Погода восхитительная. Но день и ночь теперь одинаково темны. Впотьмах мы ходим взад и вперед, взад и вперед по одному и тому же месту. Бог знает, сколько еще шагов придется отмерить по этому месту до конца зимы. Сквозь мрак лишь смутно можно различить черные утесы и скалы, да большие камни на откосе, с которых ветер начисто сметает снег. Над нами ясное, сияющее звездами небо, откуда струится на землю мир. Далеко на западе падают одна за другой звезды; одни тусклые, еле заметные, другие яркие, как бенгальские огни; все они несут вести из далеких миров. На краю горизонта на юге висит гряда низких облаков, окаймляемая время от времени северным сиянием. Но над морем небо темное, – там открытая вода. Что за наслаждение глядеть на это темное небо: чувствуешь себя не совсем отрезанным от мира; это темное море – как бы дорога к жизни, мощная мировая артерия, которая связывает одну страну с другой, один народ с другим. По ней цивилизация свободно шествует по земле – с наступлением лета и мы по ней отправимся домой».

«Четверг, 19 декабря. – 28,5 °C. Опять стало холодно, и гулять в такую погоду неприятно. Но что нам до этого? Внутри хижины тепло и уютно, и нет никакой нужды оставаться на свежем воздухе дольше, чем это нравится. Все дела вне хижины сводятся к тому, чтобы принести немного пресного и соленого льда раза два в неделю, взять мяса или сала из «депо» и иногда шкуру для просушки ее под крышей. И в такой обстановке приближается Рождество, время веселья. Дома теперь все суетятся, не знают, как успеть справиться со всеми приготовлениями. А здесь спешить не к чему, здесь думаешь лишь об одном: как убить время. Спать, спать!..

Котелок с мясом весело шипит на очаге. Я сижу в ожидании завтрака, уставясь взглядом в мерцающее пламя. Мысли мои далеко. Что за удивительная сила у огня и света – привлекать к себе все живое – от первобытного комочка живой слизи в море и кончая беспокойным человеческим существом? Эти лижущие языки пламени невольно приковывают к себе взор, и ты следишь за их игрой, словно в ней можно прочесть свою судьбу. Тем временем перед тобой пестрой чередой проносятся воспоминания. И что значат все лишения? Что мне до настоящего? Забыть обо всем этом, забыть самого себя, – ведь ты можешь вспоминать о былом, о прекрасном и ждать лета… Вот в зимний вечер сидит она при свете лампы и шьет. Возле нее стоит, играя с куклой, девчурка с голубыми глазами и золотистыми волосами. Она нежно смотрит на ребенка и гладит его по головке. Глаза ее увлажняются, и крупные слезы капают на работу…

Йохансен лежит рядом со мной и спит. Он улыбается во сне. Бедняга, он, наверное, сейчас дома, празднует Рождество среди тех, кого любит. Спи, спи, и пусть снятся тебе прекрасные сны! Пройдет же когда-нибудь зима, и наступит весна, весна жизни».

«Воскресенье, 22 декабря. Вчера вечером я долго бродил вокруг дома, пока Йохансен производил генеральную уборку хижины перед Рождеством. Уборка состояла главным образом в том, чтобы соскоблить с очага золу, собрать и выкинуть огрызки мяса и кости да сколоть лед, смерзшийся вместе со всяким сором и отбросами в такой толстый слой на полу, что хижина стала как бы ниже.

Было великолепное северное сияние. Сколько раз ни наблюдаешь эту волшебную игру света, не устаешь ею любоваться; она словно чарами приковывает зрение и чувства, притягивает душу, и нет сил от нее оторваться. Начинается сияние с мерцающего зловеще желтого света за горой на востоке, похожего на зарево далекого пожара. Свет этот разливается все шире и шире, и вскоре все небо на востоке становится одной пылающей огненной массой. Но это только начало. Вскоре все гаснет. Проходит немного времени, и опять загорается светящаяся туманная лента, простирающаяся на юго-запад; местами виднеются лишь отдельные клочья светящегося тумана. Вдруг из ленты начинают выбрасываться вверх лучи, почти достигающие зенита; еще и еще – они с дикой скоростью мчатся поверх ленты с востока на запад; они летят очень издалека, и все приближаются, приближаются. А потом из зенита падает на северную часть небосвода завеса, сотканная из лучей; они нежны и блестящи, как тончайшие трепещущие серебряные струны. Не сам ли огненный великан Сурт[337] ударяет по своей могучей серебряной арфе, струны ее звенят и сверкают в сиянии огней Муспельхейма? Да, эта игра на арфе, безмолвная и грозная игра света и огненных красок, дико бушующих во тьме ночи. Это шумная военная пляска сыновей Сурта. А порой игра звучит так нежно, как тихое журчание серебряных волн, с которыми уносятся мечты в неведомые миры.