Франкенштейн. Подлинная история знаменитого пари

Он начал «влюбляться» с десяти лет, но искренне любил, возможно, только свою единокровную сестру Августу, которую воспитывали родственники ее матери и с которой он встретился лишь в возрасте 14 лет (Августе было 17). После первой встречи он написал ей: «Помни о том, дорогая сестра, что ты самый близкий мне человек… на свете, не только благодаря узам крови, но и узам чувства». В написанных позже «Посланиях к Августе» и «Стансах к Августе» проскальзывает чувство, которое нельзя назвать иначе как благоговением. Августа неудачно вышла замуж: по большой любви, за такого же кутилу и мота, каким был ее отец. Байрон, возможно, желая подчеркнуть, что его сердце задеть нельзя, писал ей: «Любовь, по моему мнению, совершенный абсурд, это только жаргон комплиментов, сдобренных романтизмом и искусственностью… Если бы у меня было пятнадцать любовниц, я через неделю не помнил бы ни одной».

Портрет Джона Гордона Байрона.

Художник – Ричард Весталл. 1813 г.

В это время Байрон поступил в Кембридж, но не для того, чтобы учиться, а чтобы весело провести молодые годы. Впрочем, те же мотивы побудили к поступлению большинство студентов-аристократов. Буйные увеселения молодежи были в порядке вещей, почтенные профессора смотрели на такое сквозь пальцы. Но Байрон превзошел все их ожидания! Достаточно сказать, что он держал в своей комнате ручного медведя – и студенты до сих пор в доказательство этого показывают следы от когтей на стенах. В большом почете в Кембридже были и остаются спортивные успехи, и тут Байрон, страдавший с детства хромотой, сумел показать себя. Он был в числе первых во всех важных для Кембриджа дисциплинах: гребле, верховой езде, стрельбе и плаванье.

Августа Мария Ли (1783–1851) – дочь Джона Байрона, единокровная сестра лорда Байрона, с которой последний предположительно состоял в кровосмесительной связи.

Художник— Джеймс Холмс. 1800-е гг.

После Кембриджа Байрон с другом отправились в «образовательное путешествие» по Европе и побывали в Испании, Португалии, Албании, Греции, на Мальте и в Турции, где Байрон переплыл Дарданеллы, чем позже очень гордился. Из путешествия он привез поэму «Паломничество Чайльд-Гарольда». Вышедшие до этого два сборника стихов не сделали его известным, и, чтобы «преломить тенденцию», Байрон устроил великолепный «перформанс» своему новому произведению. 27 февраля 1812 года в палате лордов обсуждался антилуддитский¹ закон, приговаривающий к смерти тех рабочих, которые сознательно повреждали машины хозяев, лишавшие их работы и куска хлеба. На этом заседании Байрон произнес свою первую речь, имевшую большой успех. «Разве мало крови бунтарей на вашем уголовном кодексе, что надо проливать ее еще, чтобы она вопияла к небу и свидетельствовала против вас? – спрашивал он. – Когда человек в смерти видит облегчение, и это, по-видимому, единственное облегчение, которое вы можете ему предложить, можно ли угрозами привести его к покорности?» Через два дня после этого вышла поэма, а наутро Байрон «проснулся знаменитым». Кстати, это именно его фраза. Когда его спрашивали о причинах успеха «Чайльд-Гарольда», он отвечал: «Я просто проснулся знаменитым».

На самом деле Байрон чутко уловил потребность, возникшую в среде образованных людей – отделиться от стремительно «обуржуазившегося» общества, от мира рациональности и наживы, сохранить верность старым идеалам, и главное – сделать это красиво. Его Чайльд-Гарольд глубоко разочарован в британском обществе, но, попав в страны, которые борются за независимость, – в Испанию и Грецию, он остается сторонним наблюдателем. Байронический герой, байроническая личность мгновенно стала модной «маской», под которой можно спрятать даже более чем заурядный ум и способности, вооружившись лозунгом «миру не дано меня понять». Через двадцать лет добросердечный юноша и бездарный поэт Ленский будет носить «кудри черные до плеч» в знак вольнодумства, а Татьяна Ларина будет спрашивать себя, кто же ее возлюбленный:

Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес…

Сравните фразу Джейн, сказанную о Шелли; такие прыжки из рая в ад и обратно были характерны для романтической традиции.

Но Татьяна продолжает:

Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?

Но пока, в начале XIX века, байронический герой на подъеме. Он всех интересует, ему все хотят подражать.

* * *