Франклин Делано Рузвельт

За неделю до того, как Черчилль произнес свою речь, Рузвельт с трудом преодолел гораздо более серьезный экзамен на прочность нервов, который имел мало отношения к внешнему миру, и Британии в частности. Тринадцатого августа к Закону о воинском призыве была принята поправка об увеличении срока службы на шесть месяцев (Сенат принял ее с приличным запасом — соотношение голосов составило 50 к 45, хотя не все демократы присутствовали на заседании). Однако в Палате представителей разница была только в один голос «за» — 203 к 202. Без такого закона США остались бы без эффективной армии, а ФДР так и остался бы пастырем, проповедующим высокую мораль по причине собственного бессилия. Невозможно переоценить, какое сильное впечатление произвела на Рузвельта столь ничтожнейшая разница в голосах. Она только подчеркнула его инстинктивное ощущение той опасности, которой он подвергался, рискуя свалиться в пропасть. А еще она вызывала раздражение некоторыми членами администрации, в частности Айксом и самоуверенным новичком — республиканцем Стимсоном, которых поддерживали Нокс и министр юстиции Роберт Джексон, не понимавшие нежелания Рузвельта быть на шаг впереди общественного мнения.

Насколько же изменила взгляды и поведение Рузвельта избавительная победа на выборах и переизбрание на третий срок? В действительности, его взгляды не изменились — он всегда был интуитивно настроен против фашизма и потому радел за его уничтожение — но его поведение изменилось разительно. В то время как в США проходили выборы, Британия страдала от массированных ночных бомбардировок. Эти события вызвали более мощную волну сочувствия со стороны Америки, чем шесть месяцев назад. Американские корреспонденты во главе с Эдвардом Р. Марроу, с его бархатным голосом, проживавшие в отеле «Савой», большей частью окруженные роскошью и созданным ими же беспорядком, рисовали яркие картины упорства и стойкости Лондона. Эти репортажи оказали больше поддержки, чем репортажи тех дней, когда Вермахт шагал по Франции, а приходящая в упадок Британия, казалось, немногим лучше сможет противостоять немцам.

Существовало несколько признаков того, что Рузвельт внимательно прислушивался к мнению американцев вместо того, чтобы вести страну за собой. Однако в декабре 1940 года он принял два по — настоящему важных решения, оба в какой‑то степени были ответами на письмо Черчилля от восьмого декабря, составленное после многих черновых вариантов. Джеймс Макгрегор Бернс назвал его, немного преувеличив, «вероятно, самым важным письмом в его [Черчиля] жизни». Хотя в нем содержались и некоторые моменты второстепенной важности, оно, по сути, являлось воззванием к США оказать более серьезную поддержку (хотя нет, Черчилль убеждал президента предоставить Британии «обширную экспедиционную армию США») для битвы на севере Атлантики с целью ведения эффективных действий, в виду нынешней непосредственной угрозы. В письме также заключалась просьба о том, чтобы его страну не «пустили по миру» из‑за требования США о наличной оплате по каждой единице оборудования. «Если, как я думаю, вы убеждены, господин Президент, — твердо закончил Черчилль, — что разгром нацистов и фашистской тирании является делом большой значимости для народа Соединенных Штатов и западного полушария, вы воспримите это письмо не как призыв о помощи, а как изложение минимальных требований, необходимых для достижения общей цели».

Президент получил письмо во время десятидневного круиза по Карибскому морю, в котором, помимо личного штата служащих, его сопровождал только Гарри Гопкинс. Немедленной реакции не последовало. Затем, по словам Гопкинса, несколько дней спустя, вечером «он [президент] вдруг выдал ответ — целую программу». Так на свет появился Закон о ленд — лизе.

Затем, по возвращению в Вашингтон, последовали две недели интенсивной работы и формирования окончательных решений. Результаты были предъявлены на пресс — конференции семнадцатого декабря. Речь была ярким примером самоуверенности Рузвельта и его любви к несколько хаотичному отступлению от формы — стилю, которого он придерживался во многих своих важных выступлениях. Черчилль, вероятно, считал пресс — конференции недостаточно резонансными способами выражения своей позиции и чувствовал сомнения (притворные) по поводу своей способности изложить самые важные слова в единственной плохо подготовленной речи. «Итак, что я намерен делать, — начал Рузвельт свою главную мысль с интонацией, которую можно было бы принять за полную сомнений убежденность, — так это изъять из обращения денежные знаки… избавиться от глупого и бестолкового разговора о деньгах». Затем он продолжил речь, приведя пример одного из наиболее известных сравнений двадцатого века.