Большинство критиков так и не поняли, что их каноны организованной, «работоспособной» администрации, четкого распределения властных полномочий, границ контроля, эффективной координации и прочие учебные доктрины иногда, и даже как правило, не соответствовали потребностям хозяина Овального кабинета. Потому что его в гораздо меньшей степени заботили собственно управленческие функции, чем необходимость драматизации политических задач, провозглашение принципов, устранение иллюзий, подчеркивание угроз, возбуждение ожиданий и общественного энтузиазма, привлечение способных помощников и администраторов, примирение конфликтующих сторон, защита моральных принципов руководства. Даже сварливый Генри Стимсон поддавался действию бальзама Рузвельта. В состоянии крайнего раздражения деятельностью администрации президента он все же признавал, что продолжительный разговор с главой администрации «вел к снятию всех неприятных ощущений, которые овладевали мной с течением времени... разговор свидетельствовал, что его доброжелательность и доверие ко мне все еще сохранялись... он всячески утешал меня относительно здоровья Мейбл...».
Для Рузвельта главный вопрос — о власти. Когда критики обвиняли его, что он не назначил Баруха или другую личность суперцарем, поскольку оберегал свою единоличную власть и опасался соперничества, они были совершенно правы. Частично это связано с характером: как примадонна, Рузвельт не испытывал никакого желания делиться своей ролью надолго. Но в основном здесь имели значение: предусмотрительность, опыт и интуиция. Президент не нуждался в знакомстве с трактатами Макиавелли, чтобы понимать: цена любого делегирования власти или ее уступки — эрозия основной цели президентства, сужение возможности выбора, сомнения в прочности президентской власти, угроза ее репутации. Ему досаждали собственные проблемы.
— Министерство финансов так велико, разветвлено и привержено своему стилю работы, — говорил он Марринеру Экклесу, — что я практически не могу добиться от него нужных дел и результатов, даже при том, что его возглавляет Генри (Моргентау. —
Вопиющее пренебрежение кодексом государственной службы особенно проявилось в ходе встреч Рузвельта с большим числом незаметных чиновников, которых он желал видеть. Попасть к президенту нелегко — его практика приема посетителей непостижима. В конце 1943 года молодой поверенный в делах США в Лисабоне Джордж Кеннан опасался, что требования Государственного департамента к Португалии о предоставлении американским войскам права присутствия на Азорских островах чересчур жестки и способны разозлить Салазара и подтолкнуть Франко в объятия нацистов. Когда Кеннан попытался по собственной инициативе заверить Лисабон, что Соединенные Штаты уважают суверенитет Португалии на всей ее территории, его немедленно вызвали в Вашингтон. Пригласили в Пентагон на встречу в манере, описанной Кларком, со Стимсоном, Ноксом, Маршаллом, исполняющим обязанности государственного секретаря Стеттиниусом и другими высокопоставленными чиновниками. Беседа в военном ведомстве озадачила и напугала Кеннана; казалось, никого не интересуют его прежние отчеты, последующие оценки, факты и проблемы. Испытав холодный прием, он покинул встречу в отчаянии; однако обратился с просьбой о встрече с главой Государственного департамента, который отослал его к Гопкинсу. Тот организовал встречу с президентом. Рузвельт любезно предложил Кеннану сесть и сказал, что не понимает, как может Лиссабон сомневаться в его намерениях относительно Азорских островов. Разве он сам в качестве помощника министра флота не следил лично за демонтажем американских баз на Азорах после минувшей войны? Президент пообещал передать с Кеннаном личное послание Салазару. Кеннана это обрадовало, но в то же время озадачило. А как насчет беседы в Пентагоне?
— Не надо беспокоиться обо всех этих людях, — сказал Рузвельт, сопроводив свои слова поощрительным покачиванием мундштука в зубах.