Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями)

Рузвельт — практичный политик: следовал достижению непосредственных целей смело или осторожно, шаг за шагом. Он также мечтатель и проповедник, который провозглашал возвышенные цели и призывал народ следовать им. Одновременно он борец за веру, сражающийся вместе со своими соратниками за идеологию мира и свободы, и столп государства, оберегающий интересы своей страны в беспокойном и жестоком мире. Его трудности заключены в сфере соотнесения этих двух ипостасей. Его вера представляла собой скорее набор позиций, чем четко сформулированный моральный кодекс; она опиралась на надежду, заключавшую в себе утопизм и чувства, граничащие с сентиментальностью; выражалась в морализаторстве, доходившем до такого уровня, что, по мнению некоторых, отдавало лицемерием и ханжеством. Все это делало его веру привлекательной, но одновременно расплывчатой и вязкой до такой степени, что она легко распадалась под давлением жестких политических альтернатив и военных решений.

Моральное кредо Рузвельта представляло собой беспорядочный набор взглядов и инстинктов относительно чести, достоинства, добрососедства, принципов «положение обязывает». Часто эти взгляды и инстинкты с большим трудом превращались в ясные директивы, практические программы, конкретные политические действия. Его ум отвергал всеобъемлющие планы и долгосрочные программы. Президент воздерживался от мероприятий институционального характера, потому что они имели тенденцию скорее заморозить, чем активизировать связи между целями и средствами. Трамбал Хигинс говорил о Рузвельте, что, когда его «двойственность не мог свести воедино сам великий политический маг, решение этой проблемы оставлялось на волю обстоятельств». Но возвышенные мечты и мелочные компромиссы Рузвельта не только сталкивались, но и обесценивали друг друга, поскольку, чем более высоки его цели и приземлены практические импровизации, тем более он расширял пропасть между идеалами и действительностью, возбуждал ожидания, которые ему не удавалось удовлетворить.

Особый случай — отношение Рузвельта к атомным секретам. Он был склонен доверять людям, поощрять обмен научным опытом, поддерживать ученое сообщество. Черчилль на встрече в Гайд-Парке возбудил страхи и подозрения президента. Советы охотятся за информацией об атомном оружии; но вот члены ученого сообщества стали меньше беспокоиться об угрозе немецкого проекта, чем опасаться секретности, и осенью 1944 года оказали на Белый дом соответствующее влияние; тогда президент, возможно, вернулся к своей первоначальной позиции некоторого доверия к русским и ограничений в использовании бомбы. Александр Сакс встретился в декабре с президентом и заявил позже о согласии Рузвельта, что первое испытание бомбы должно носить невоенный характер, проходить в присутствии ученых разных стран и священников; за ним последует предупреждение, конкретизирующее время и место неизбежного ядерного удара, давая таким образом возможность гражданскому населению покинуть это место. Однако он никогда не поручал Стимсону выполнять такой план и не принимал мер с целью поделиться секретами с русскими. Президент говорил о глобальном братстве ученых и способности всех людей сотрудничать во имя мира. Но между идеями и реальностью, концепциями и их осуществлением легла тень.

Если Рузвельт воспринимался одновременно как реалист и идеалист, сомнительный политик и проповедник, правитель и воин, то причина заключалась не только в его образе мышления и биографии, но также в общественном устройстве и традициях. Американцы долгое время подвергались как морализаторству, так и прагматизму; первую тенденцию символизировал Вильсон, вторую — пуритански мыслившие политики: Вашингтон, Монро, оба Адамса, которые руководили внешней политикой республики в начале ее существования. Ни один современный государственный деятель не избежал этого дуализма. Пусть ценности Рузвельта несколько раздуты и оторваны от реальности — они формировались в условиях, когда либеральные ценности и импульсы к интернационализму распространились так широко, что обеспечивали политикам и партиям слабую идеологическую поддержку. В некоторой степени Рузвельт жертва классической дилеммы лидера-демократа: ему приходилось морализировать, драматизировать, персонифицировать и упрощать проблемы, чтобы овладеть вниманием публики, но, поступая так, он возбуждал, возможно, ложные надежды и ожидания, в том числе и в себе самом. Их обесценивание в долговременной перспективе вело к крушению иллюзий и цинизму.