Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями)

Главный вопрос, всегда волновавший Рузвельта, заключался в том, что послужит фактором сдерживания японских амбиций — твердость или умиротворение. Сейчас действия японцев оправдывали замораживание активов. Умеренные круги в Токио, однако, удивила реакция Вашингтона на рывок к югу. Они тоже выжидали: Америка рассердилась, Россия втянулась в тяжелую битву, Англия еще сохраняла боеспособность. Япония не выйдет из «Оси», не уйдет из Китая или Индокитая, но ведь есть возможность других компромиссов. Император и его советники, Коноэ, ключевые фигуры военно-морского ведомства стали добиваться в августе выработки серьезных контрпредложений для Вашингтона. Коноэ выступил с идеей личной встречи с Рузвельтом, возможно на Гавайях.

Обе страны еще разделялись серьезными противоречиями, но эти настроения второго плана в Токио позволили Рузвельту выиграть еще месяц для своих основных приготовлений в Атлантике.

ВО-ВТОРЫХ, РОССИЯ

В тревожные дни лета 1941 года боевые действия происходили на двух основных пространствах: среди холодных свинцовых волн Северной Атлантики и на обширных равнинах матушки-России. Ход войны на обоих театрах порадовал бы толстовского генерала Кутузова.

В России Красная армия откатывалась назад, по мере того как целые ее корпуса перемалывались жерновами нацистской военной машины и попросту исчезали. Связь выходила из строя, солдаты слепо бросались в атаки и погибали, генералы не справлялись с командованием, и их расстреливали за трусость. Русский фронт превратился в кошмарное столпотворение разбитых дорог, горящих полевых складов, обезумевших лошадей, подбитых танков, бестолково передвигающихся офицеров и солдат. Однако при всем хаосе и отчаянии, героизме и трусости генерал Кутузов обнаружил бы знамения будущих побед: из товарных вагонов поездов высаживались и двигались к фронту массы новобранцев; длинные вереницы нацистских танков вязли в грязи, ожидая, когда подсохнет земля; русские держались днями и неделями в окопах, блиндажах, сгоревших танках. В войсках вермахта закрадывались в голову первые сомнения в победе, — русские, в отличие от поляков и французов, проявляли признаки упорства.

В Северной Атлантике война выглядела иначе. Здесь в летние дни по морю медленно передвигались большие конвои — 50-60 грузовых и коммерческих судов. Величавые колонны, по 10-12 кораблей в каждой, шли с дистанцией тысяча ярдов друг от друга. В десятимильном пространстве вокруг сновали взад и вперед быстроходные, маневренные эсминцы и корветы. Все тщательно планировалось: комплектование конвоев, наиболее безопасные океанские маршруты, зигзагообразное движение с целью ввести в заблуждение противника наиболее целесообразным способом. Однако в кромешной тьме штормовой ночи, когда корабли прикрытия сближались, чтобы не потеряться, все могло случиться, включая перебранку между командиром американского эсминца, не уверенным, что его приказы выполняются должным образом, и командиром немецкой подводной лодки, недовольным выполнением своих распоряжений.

В конечном счете эти непохожие фронты объединились по законам глобальной войны, но в тот момент всеобщее внимание сосредоточилось на конвульсиях русских. В начале июля военачальники в Лондоне и Вашингтоне были готовы списать со счета Красную армию. Эксперты утверждали, что ее разгром — вопрос времени; дело лишь в том, каким образом Западу использовать это время. Существовали опасения, что Сталин уступит и даже пойдет на новую сделку с Гитлером. Черчилль настаивал на том, чтобы руководствоваться голой целесообразностью. Он не забыл и не простил России бездействия в те долгие месяцы, когда англичане в одиночку противостояли Германии. Когда Майский попытался добиться от него помощи, Черчилль взорвался:

— Мы не связывали свое выживание с вашими действиями... Вы не имеете права упрекать нас!

Однако сомневаться в подлинной позиции Черчилля не приходилось: он готов объединиться с самим чертом, чтобы сокрушить Гитлера.

Большинство американцев были менее склонны к такому союзу. Изоляционисты почувствовали, что пришло их время. Разочарованные растущей поддержкой сотрудничества с Англией, они ухватились за новый аргумент в пользу невмешательства в войну в целом и отказа в помощи большевистской, безбожной России в частности. «Эйфория спала!» — торжественно провозгласила «Чикаго трибюн». Победа коммунистов, резко заметил сенатор Тафт, более опасна, чем победа фашистов. Обозреватель «Нью рипаблик ТРБ» Джон Т. Флинн спрашивал: «Намерены ли мы спасать Европу от коммунизма?» Герберт Гувер возражал против любой помощи Советам, поскольку это просто позволит им захватить больше территорий и превратить в посмешище борьбу с Гитлером за спасение демократии. Сенатор Гарри Трумэн подвел итог:

— Если мы увидим, что одерживает верх Германия, следует помочь России; если будет побеждать Россия, то следует помочь Германии, и таким образом дать им возможность убивать друг друга сколько угодно, хотя при любых обстоятельствах я не хотел бы, чтобы победа осталась за Гитлером...