Франклин Рузвельт. Человек и политик

Конференция в Касабланке 24 января достигла почти одновременно кульминации и завершения. Почти весь предыдущий вечер Рузвельт, Черчилль, Макмиллан, Мэрфи и Гопкинс все еще пытались найти подходящую формулу, которую поддержали бы и де Голль, и Жиро. Утром Рузвельт подписал документы Жиро. Черчилль в это время обрабатывал де Голля, но безуспешно. Затем с ним беседовал на повышенных тонах Рузвельт, но тоже безрезультатно. Некоторое время на вилле Рузвельта происходила игра в кошки-мышки – участники поочередно покидали виллу и приходили вновь. К полудню Рузвельту это надоело – снаружи собрались репортеры и фотокорреспонденты в надежде услышать важные заявления по итогам конференции. Однако помощникам обоих лидеров удалось наконец свести двух французов на вилле Рузвельта, где президент и премьер оказали на де Голля беспрецедентное давление. Наконец он согласился подписать меморандум о единых с Жиро действиях.

В это время Рузвельт действовал с присущим ему проворством. Не следовало ли запечатлеть это событие на фотопленку? Участники встречи вышли на террасу, а главные лица расселись в четырех креслах. Собираются ли де Голль и Жиро обменяться рукопожатиями? Французские генералы стоя опасливо протянули друг другу руки под щелканье и стрекотание фотокамер. Рузвельт и Черчилль наблюдали с плохо скрываемым удовлетворением. Потом французы отправились формулировать свое коммюнике.

Этой сцены Рузвельт ждал. Ныне в Касабланке, как часто в Вашингтоне, он, образно говоря, «запер» спорщиков в комнате и навязал им соглашение. Но в этот раз, как и прежде, согласие больше производило впечатление на публику, чем было прочным по существу. К полудню де Голль и Жиро составили красноречивую, но маловыразительную декларацию о единстве. Ирония состояла в том, что, несмотря на все разговоры Рузвельта о «браке» под дулом пистолета, «супруги» не произвели на свет младенца и даже не помышляли о нем. Генералы расстались так и не разрешив своих разногласий.

Когда французы ушли, Рузвельт и Черчилль занялись пресс-конференцией. Первым выступил Рузвельт. Говорил о тесном взаимодействии американцев и англичан на подобных встречах, о решимости военных руководителей двух стран оказать всю возможную помощь «героической борьбе Китая». Затем президент сделал паузу.

– И вот еще. Думаю, мы давно вынашиваем это в сердце и голове, но вряд ли премьер-министр и я излагали это на бумаге. Речь идет о нашем убеждении, что мир на Земле может установиться лишь после полного уничтожения германской и японской военной мощи.

Кое-кто из англичан знает нашу историю – у нас был генерал по имени Улисс Симпсон Грант, но в моей и премьер-министра молодости его прозвали Грант Безусловная Капитуляция. Уничтожение германской, японской и итальянской военной мощи означает безусловную капитуляцию Германии, Италии и Японии. Это дает разумную гарантию мира в будущих международных отношениях. Это не означает, что надо уничтожить население Германии, Италии и Японии, – необходимо порушить господствующую в этих странах философию, основанную на экспансии и подчинении народов.

Другие представители Объединенных Наций, добавил президент, думают так же.

Черчилль был поражен. Он обсуждал с Рузвельтом вопрос о безоговорочной капитуляции вскользь и обменивался по нему мнениями с представителями своего военного кабинета, в частности о том, следует ли выдвигать это требование Италии. Но не предполагал, что Рузвельт собирается озвучить его, а огласка имеет тут большое значение. Позднее, объясняя причины, побудившие его сделать такое заявление, президент говорил: свести де Голля и Жиро оказалось не так трудно, он вспомнил о Гранте и Ли; «…затем неожиданно началась эта пресс-конференция, а подготовиться к ней ни у Уинстона, ни у меня не оставалось времени. Мне пришло в голову, что Гранта называли стариной Безусловная Капитуляция, и я тотчас высказал это вслух». На самом деле концепция безоговорочной капитуляции возникла не столь спонтанно, как представлял Рузвельт, поскольку ранее консультативная группа Государственного департамента ознакомила его со своим единодушным мнением: от Германии и Японии следует потребовать безоговорочной капитуляции. Что удивило британских партнеров Рузвельта, так это огласка политики, имеющей решающее значение для большой стратегии и военной дипломатии, – еще одно свидетельство, что Рузвельт переживал в Касабланке состояние эйфории.

Состояние это вряд ли прошло и в последние часы африканского сафари Рузвельта и Черчилля. Премьер настоял, чтобы президент съездил с ним в Марракеш, – он, по словам Черчилля, славился своими прорицателями, заклинателями змей и борделями, а также несравненными видами гор Атлас. Словом, два лидера проделали многокилометровый путь через пустыню, обсуждая сложные политические проблемы и беседуя на более легкие темы. В это время американские войска охраняли дорогу, а в небе барражировали боевые самолеты.